Мы запускаем проект «Культура и власть». Новый цикл публикаций рассказывает об отношениях деятелей культуры с советской властью, которая жёстко следила за любыми отклонениями от «партийной линии». О том, как обходили цензуру, как договаривались с совестью и как чиновники и партийные функционеры неожиданно приходили на помощь артистам будет рассказано в рамках этого проекта.
Известный советский и российский поэт Андрей Дементьев (1928-2018) с 1981 по 1992 год возглавлял литературный журнал «Юность», который под его руководством стал одним из самых популярных изданий советских времен с тиражом 3.1 млн экземпляров. Он не боялся печатать критические тексты, добивался возвращения паспортов высланным из СССР деятелям культуры, общался с лидерами советского и российского государства. Об этом, а также о появлении в Израиле Российского центра культуры он рассказал незадолго до своей кончины на 90-м году жизни.
Плохая анкета
Когда были сталинские тяжелые времена, мой дед Григорий Платонович трагически погиб в лагере, на лесоповале. Двое моих дядек тоже погибли в лагере, батьку моего посадили. В это время я закончил 10-й класс, причем сдал экстерном 9-й. Так что окончил школу очень рано — в 16 лет.
После школы решил поступать в Медицинскую академию, потому что там все было оплачено государством, а у нас денег не было. Поскольку отец сидел, маме приходилось одной меня содержать — жизнь была тяжелая, мы голодали.
Во всех документах в графе «репрессии» я писал обо всех, кто у меня сидел. В Медакадемии документы мне вернули, как не соответствующему условиям приема. Тогда я попытался поступить в Институт востоковедения – ушел. Потом я поступал в Институт международных отношений. Все сдал: экзамены, творческий конкурс, все-все.
В это время вернулся из тюрьмы отец. Он был освобожден, но его поразили в правах на три года, и он не мог жить с нами в Твери, где у нас был маленький деревянный домик. Поэтому мы его прятали в подвал, когда приходил участковый милиционер. Вот так я жил.
И отец мне как-то сказал: «Андрюша, зачем ты пишешь правду? Тебя никуда не примут. Тебе всюду будет закрыта дорога…». Я ответил: «Папа, если я напишу неправду, значит я тебя предам. Значит я буду считать, что ты виноват. А ты ни в чем не виноват! И потом, ты меня учил говорить правду…» И я везде писал эту правду.
В Калинине (ныне – Твери) меня заметили приехавшие фронтовые поэты Михаил Луконин и Сергей Наровчатов и сказали: «Тебе надо поступать, Андрюша, в Литературный институт. Ты – талантливый парень». Я сдал приемные экзамены, выиграл творческий конкурс (15 человек на место) и меня приняли.
Мне повезло в жизни с учителями: Твардовский, Исаковский, Каверин, Катаев, Паустовский. Представляете, у кого я учился… Причем, они говорили: «Ребята, мы вас не научим писать стихи, мы просто вам создаем условия и обстановку, при которой вы должны сами это все добывать».
В комсомоле мне все сходило с рук
Друзья вытащили меня в Москву, где я начал работать. На одном из правительственных приемов в Кремле мой давний друг, писатель Сергей Баруздин встретился с моим земляком Сергеем Павловым – первым секретарем ЦК ВЛКСМ и договорился, чтобы меня взяли на работу в аппарат ЦК ВЛКСМ. Наша беседа длилась полтора часа. Павлов не обратил внимания на анкету, а мой внешний вид и спортивная форма, видимо, ввели его в заблуждение относительно моего возраста. Дело в том, что незадолго до этого разговора он издал распоряжение не брать никого на работу в ЦК старше тридцати лет, а мне тогда было тридцать девять.
В июне 1969 года на бюро ЦК ВЛКСМ меня утвердили заместителем заведующего отделом пропаганды. Работать было интересно, но раздражал комсомольский бюрократизм, заимствованный из партийных органов, и я нарушал эти замшелые каноны.
Помню, как при утверждении на секретариате журналистских кадров, где мне по долгу службы приходилось их представлять, я донельзя сократил процедуру и решился не зачитывать все анкетные данные кандидатов, как было принято. «Все данные прилагаются», — сказал я в конце. И только первый секретарь ЦК ВЛКСМ Евгений Тяжельников укоризненно покачал головой и строго посмотрел в мою сторону. Но с этого дня утверждение кадров проходило по моей схеме – коротко и без лишних анкетных подробностей.
Однажды в день рождения Максима Горького я «послал» всех секретарей ЦК ВЛКСМ возлагать венок к его памятнику у Белорусского вокзала, когда надо было венок возложить к могиле писателя у Кремлевской стены, как это сделали члены политбюро ЦК КПСС. А комсомол, как известно, во всем копировал партию, и нарушение этики осуждалось в верхах. Но мне как-то все сходило с рук.
Журнал «Юность»
В феврале 1972 года я стал заместителем главного редактора журнала «Юность». Туда меня позвал главред Борис Полевой (Кампов – прим. Kremlinhill). Для меня это был какой-то небесный ход, потому что журнал был очень популярен в то время — тираж миллион экземпляров.
После того, как в июле 1981 года Борис Николаевич (Полевой – прим. Kremlinhill) ушел из жизни, я стал главным редактором. 12 лет я отдал этому журналу на посту руководителя. Писал мало стихов, потому что все время отдавал журналу. Я довел тираж журнала до 3 млн 100 тыс экземпляров. Когда мы приезжали за границу, я называл цифру: 3 млн. 100 тыс и после этого уже никто не слушал — не было в мире ни одного литературно-художественного журнала, который бы издавался таким тиражом.
Мы в это сложное время печатали все: напечатали авторов альманаха «Метрополь», которых исключили из Союза писателей и изгнали из страны. Я напечатал повесть о солдате Чонкине Владимира Войновича, которая почти не проходила. Я понимал, что напечатать ее будет непросто. И потому, объявив в «Литературной газете», что в будущем, 1989 году, «Юность» начнет публикацию нового романа Войновича, срочно опубликовал первую часть в 12-м номере 1988 года, нарушив журнальный этикет и обманув бдительное начальство. Уже позже, когда роман был полностью напечатан в журнале, секретарь ЦК КПСС по идеологии Вадим Медведев на нашей встрече с генеральным секретарем ЦК КПСС Михаилом Горбачёвым попросил меня зайти к нему, чтобы объяснить, как попала в редакцию «крамольная повесть» Войновича. Все обошлось.
Правда, произошел курьез с оформлением. Еще до выхода в «Юности» второй части романа помощник Горбачёва как-то с ехидцей спросил: «Ты смотрел иллюстрации к Войновичу?» «Смотрел. А что?», — ответил я. «Как что?! Капитан Миляга – вылитый Егор Лигачёв. – Надо сказать, что этот самый Миляга – отрицательный тип в романе, капитан КГБ. А Лигачёв в то время был вторым человеком в партии. «Ребята, — говорю я художникам, — вы чего, охренели, что ли? Я с таким трудом и такой хитростью пробил эту рукопись, а вы меня подставляете…».
Мы рассказывали эту правду
Случались и горькие истории. В 1987 году по просьбе писателя Виктора Некрасова мне передали его повесть «Городские прогулки». Некрасов был в немилости у советской власти. Его выслали из СССР, и он жил в Париже. Подписывал там «крамольные письма», ругал коммунистов, давал сомнительные интервью, но писатель был замечательный. И эта повесть – грустная, романтическая – тоже выделялась своей искренностью и художественной глубиной. Я позвонил ему и сказал, что буду печатать. Повесть остановили. Шло время. Я добрался до политбюро. Меня попросили прислать четыре экземпляра верстки – для Горбачёва, Лигачёва, Яковлева и Лукьянова. Вскоре «высочайшее» разрешение было получено. Виктор Платонович уже знал, что повесть печатается, но не дожил до ее выхода нескольких дней…
Мы несли эту правду — то, что на кухнях говорилось, обсуждалось… А они, русская эмиграция, первые это сказали, те, кто уехал за границу, эмигрировал, кого выслали из родной страны. Та же Галя Вишневская, Слава Ростропович. Они этим жили и они первые говорили правду.
Когда Владимир Максимов, русский писатель, был запрещен напрочь в нашей стране, я добился его реабилитации через первого заместителя председателя КГБ Филиппа Бобкова. Это получилось случайно — его сын Сережа писал стихи, и я его попросил: «Свяжи меня с отцом. У меня есть проблема…» И я добился своего.
Более того, в 1989 году я написал письмо Горбачёву о том, что надо вернуть гражданство всем тем, кто уехал. Они жили своей правдой, за которую нельзя руки выкручивать. Позднее в личном разговоре с Михаилом Сергеевичем я вновь настаивал на том, что возвращение гражданства всем уехавшим на Запад деятелям культуры будет воспринято мировой общественностью как акт справедливости и гуманности (15 августа 1990 года, в Москве был обнародован Указ Президента СССР М.С. Горбачёва №568 – «Об отмене Указов Президиума Верховного Совета СССР о лишении гражданства СССР некоторых лиц, проживающих вне пределов СССР». – прим. Kremlinhill).
Я помню, мне Галя Вишневская, с которой мы очень дружили, позвонила: «Андрюша, слушай, нам вернули со Славиком гражданство. Они меня не спросили, хочу я или нет. Когда они нас лишали гражданства, они нас не спрашивали. И теперь не спросили. А я, может, не хочу…» «Ладно, Галя, успокойся, я знаю, ты хочешь…»
Всё было напечатано, потому что я считал, если я не выполню этот долг перед литературой, перед ее будущим, то нахрена я пришел тогда в этот журнал. Помню, как после моего решения напечатать роман Фазиля Искандера «Кролики и удавы» меня предупредили в цензуре, что «будут бить до кровавых соплей». Но роман мы напечатали. Шел 1987 год.
После того, как я поставил в номер повесть Юрия Полякова «ЧП районного масштаба», пошел к первому секретарю ЦК ВЛКСМ Виктору Мишину и убедил его дать Полякову премию Ленинского комсомола за то, что в этой повести рассказана правда о комсомоле. Поляков получил эту премию.
Дальше уже, когда я поставил в номер ещё одну повесть Полякова «Сто дней до приказа», мне позвонили из Главного политического управления Советской армии и предупредили, что готовят на журнал письмо в политбюро. Я нагло попросил прислать копию этого письма на предмет его публикации вместо послесловия к повести Полякова. Копию не прислали, а повесть мы напечатали.
Некоторые считали, что не по Сеньке шапка
Не все было просто у меня в «Юности». Кто-то не мог простить мне мою комсомольскую юность, работу в ЦК ВЛКСМ, некоторые считали незаслуженно полученным престижный пост главреда самого популярного в те годы журнала «Юность». Считали, что «не по Сеньке шапка», что я провинциал, что я откуда-то из деревни… Ну, не положено такому человеку возглавлять такой прогрессивный журнал.
В каждом номере «Литературной газеты» появлялись критические статьи, где громили прозу, поэзию журнала «Юность». Причем, статьи выстраивались таким образом, что ставилась под сомнение общая литературная линия «Юности», хотя, тираж журнала был невероятный, и люди стояли в очереди, чтобы подписаться.
Потом мне позвонили и сказали: «Вас будут слушать на секретариате Союза писателей СССР». Готовил материал для доклада бывший член редколлегии «Юности» и будущий министр культуры России Евгений Сидоров. Я ему позвонил и спросил: «Женя, какой у тебя настрой? Что ты будешь говорить, чтобы я хоть знал?» «Чего я буду говорить: хорошее борется с очень хорошим», — ответил он. И когда он выступил, то там у него было «плохое борется с очень плохим».
У меня челюсть отвисла, потому что я не привык к вероломству. Докладчик задал тон. Начали выступать и ругать журнал разные люди. Но, слава богу, на секретариате были разные люди. На этом заседании сидел покойный ныне Сергей Михалков. Он сказал: «А я, между прочим, очень люблю журнал «Юность» и Андрюшу люблю, как главного редактора». И это выступление все поменяло. Сергей Владимирович был настолько авторитетен, настолько добр, что он все это переломил.
Тем не менее враги все равно продолжали нападать, опять появлялись статьи в «Литературной газете». И тогда я встретил первого секретаря правления Союза писателей СССР Георгия Маркова и сказал: «Сколько это может продолжаться? Я готов уйти, если я вас не устраиваю. Но зачем вы устраиваете концерты? Зачем вы устраиваете секретариат? Он говорит: «Всё, Андрей Дмитриевич, все закончилось». И действительно все закончилось. И мы продолжали работать.
Цветы заслонили орден
Однажды в первых числах июня 1986 года мне позвонил Георгий Марков и сказал, что моя кандидатура предложена на должность первого секретаря Московской писательской организации. «Кем предложена, Георгий Мокеевич?» — ошалело спросил я. Он не ответил, и я не раздумывая отказался. Марков очень удивился и стал меня отговаривать. В те времена возглавить столичную организацию считалось очень почетным делом. И к тому же членам КПСС отказываться от предложений начальства было не принято, но я нарушил партийный этикет. Однако на этом дело не кончилось.
На следующий день мне позвонила секретарь Московского горкома КПСС Алла Низовцева, ведавшая идеологией, и попросила прийти в горком. Я пришел. Мы проговорили на ту же тему часа три. И когда мы расстались, я был почти уверен, что почетная чаша меня минует. Так и вышло. И только спустя лет двадцать она призналась мне, что предложение сделать меня писательским начальником Москвы исходило лично от Бориса Ельцина, который в то время был первым секретарем Московского горкома КПСС и кандидатом в члены политбюро. И мне стала понятна напористость Маркова, для которого желание Ельцина, как и для других партийных боссов, было законом.
Уже будучи президентом России Ельцин пригласил группу писателей на приватную встречу. Она продолжалась пять часов. Вначале мы обсуждали дела насущные, а затем перешли к обильно накрытому яствами и марочными коньяками столу. Были известные литераторы – Булат Окуджава, Юрий Корякин, Роберт Рождественский. Я сидел через кресло от Ельцина и видел, как он внимательно слушал всех выступающих. И тут неожиданно его советник по культуре Юрий Карякин обрушился на партийную элиту за ее малообразованность. Ельцин прервал его. «Вы думаете, мы дремучие и книг не читаем? Читаем. И классику тоже. Хочешь, я наизусть процитирую вам «Палату номер шесть» Чехова?» И рассеялся.
А когда я тоже решил выступить, кто-то отвлек президента, и я осторожно сказал ему: «У нас, Борис Николаевич, принято слушать, когда говорят старшие…» Ельцин повернулся ко мне и удивленно спросил: «Это кто же старший? Я вон весь седой. А вы… И потом вы возглавляете самый молодой журнал в стране «Юность». Вам старше никак нельзя быть…»
А спустя некоторое время, вручая мне в Кремле орден по случаю моего юбилея, тихо признался: «А ведь вы действительно старше…» И когда нас стали фотографировать, он мягким жестом вдруг опустил вниз букет, который мне вручили. Я вопросительно посмотрел на Ельцина. «Цветы орден заслонили», — как-то очень по-домашнему пояснил он.
И надо сказать, что эта работа в журнале «Юность» я отдал этой работе 21 год своей жизни (9 — в качестве заместителя главреда и 12 — в качестве главреда — прим. Kremlinhill). И я ни о чем не жалею, потому что это были интересные годы. Мы столько открыли талантливых людей, мы стольким помогли, мы стольких напечатали, что ради этого стоило жить.
Здесь хочется вспомнить строки:
Все суета…
И только жизнь превыше,
Когда она достойна и чиста.
И кто-то в ней уже на финиш вышел.
А чья-то жизнь
Лишь только начата.
Все суета…
Престижный чин и кресло.
Пускай другие гибнут за металл.
Не занимать бы лишь чужого места.
Не млеть от незаслуженных похвал.
Все суета…
И клевета и зависть.
И неудачи в собственной судьбе.
Лишь одного я вечно опасаюсь —
При всех властях
Не изменять себе.
После «Юности»
После ухода из «Юности» я довольно долго вел на ТВ авторскую программу «Воскресные встречи». Но передачу закрыли из-за того, что четвертый канал, на котором я работал, перестал существовать. И я остался не у дел.
В это время тогдашний руководитель Российского телевидения Эдуард Сагалаев предложил мне поехать представителем ТВ на Ближний Восток (с 1997 по 2000 г. работал директором ближневосточного представительства РТР в Израиле — прим. Kremlinhill). Еще в бытность пребывания на Ближнем Востоке, я не раз задумывался над тем, почему до сих пор российское правительство не открыло в Израиле Российский культурный центр для объединения всех соотечественников, которых на Святой земле более миллиона. Все страны имеют свои культурные точки – культурные центры, Россия не имела. Это было несправедливо.
Я пытался все это пробить и через министра культуры Михаила Швыдкова, и через космонавта Валю Терешкову, и через Иосифа Кобзона, своего друга, депутата Госдумы. Ничего не получалось, потому, что нужно было три млн. долларов, чтобы открыть такой центр. Мне просто повезло, как всегда.
На одном из приемов в Кремле мы вместе с покойной Майей Плисецкой подошли к президенту РФ Владимиру Путину. И я ему сказал: «Владимир Владимирович, позор-то какой…». Он говорит: «А что случилось?». Я говорю: «Вы представляете, полтора миллиона наших соотечественников в Израиле, а Российского культурного центра на Святой земле нет! Примите меня, я все расскажу!». Он говорит: «А чего принимать? Я все понял…».
Он действительно все понял. Через день мне позвонили из Администрации президента, а через месяц мы с женой поехали открывать этот дом (Российский культурный центр был открыт в Тель-Авиве 10 октября 2007 года — прим. Kremlinhill). И он существует, Культурный центр России в Израиле. Какое счастье, потому, что это сближает людей и мы можем через этот Центр влиять на ситуацию на Ближнем Востоке.
Молодая страна?
А теперь о другом президенте. Я к нему хорошо отношусь, — это Дмитрий Анатольевич Медведев. Как-то мы встречали Новый год в русском посольстве в Израиле. И передавали новогоднее обращение президента к народу. И вдруг я услышал фразу: «Мы страна молодая, нам всего двадцать лет». Все как-то так ёкнули, и я подумал: как двадцать лет? А куда же девать историю? И я сразу написал ответ президенту и эпиграфом там эти строчки президента: «Мы страна молодая, нам всего двадцать лет».
Двадцать лет исполнилось России
До чего ж отчизна молода!
Но откуда мудрость в ней и сила,
Если так малы ее года?
Я наивно думал, что Россия
Это очень древняя страна.
Были у нее свои мессии
И была великая война.
Жили на ее земле когда-то
Пушкин, Достоевский и Толстой.
Но забыли умники про даты,
Те года оставив за чертой.
Не вписалось прошлое в айподы,
Не вместилась Память в Интернет.
К русской славе и к ее невзгодам
У манкуртов интереса нет.
Потому историю России
И хотят они начать с нуля,
Словно бы об этом попросила
Их многострадальная земля.
Молодые воины Полтавы
И сыны с равнин Бородина
От обиды из могил бы встали,
Если бы забыла их страна.
Сколько бы веков ни миновало,
Мы не только будущим живем.
Нам всегда былого будет мало,
Потому что наша слава в нем.
Автор — Дмитрий Волин
КРЕМЛЁВСКИЙ ХОЛМ. Страницы истории 