30 сентября в мире отмечается Международный день перевода. Мария Санчес Пуиг (María Sánchez Puig) является одной из наиболее ярких представительниц этой профессии. Дочь испанского офицера-республиканца, она родилась в Советском Союзе, после смерти Сталина переехала на историческую родину и стала официальным переводчиком королевской семьи и МИДа Испании. О своем жизненном пути, комплименте от Андрея Громыко, восторженных встречах на Западе Михаила Горбачева, размеренной речи Владимира Путина, ужине с Булатом Окуджавой, а также об особенностях выращивания картошки в Советском Союзе и сломанной шпаге она рассказала в интервью KREMLINHILL.
— Мария, предлагаю начать разговор с вашего детства. Вы родились в Советском Союзе. Расскажите, пожалуйста, как ваши родители оказались в СССР?
— Во время гражданской войны в Испании мой отец сражался на стороне республиканцев. Когда они были разбиты, родители попали во Францию. Их поместили в лагерь Сен-Сиприен, где французы держали всех республиканцев, его охраняли сенегальцы.
Там были совершенно ужасные условия, и мой отец заболел. Потом от разных стран стали приходить предложения о политическом убежище, и отец решил, что поедет в первое государство, которое ему это предложит. Первым был Советский Союз. Туда он был отправлен через Красный Крест, а спустя несколько месяцев к нему перебралась и моя мама.
Испанцев распределили по разным городам, и мои родители попали в Харьков. Устроились работать на Харьковский тракторный завод. Я родилась там, но мы в этом городе практически не жили, потому что началась война и наступила эвакуация.
Отец ушел на фронт, где пробыл четыре года, а мы с мамой уехали в эвакуацию в Башкирию, а оттуда перебрались в Москву. Так что, сколько себя помню, я всегда жила в Москве.
Поселились мы на Черкизовской. Около дома располагался бесхозный участок земли, и отец его засадил картошкой. Урожай был хороший, картошка выросла большая, но радовались мы недолго. Пришли милиционеры, и отца забрали на двое суток. Мама не знала, что с ним. Оказалось, что пришлось поделиться урожаем с государством.
В столице я поступила в обычную советскую школу, в первый класс. У меня было абсолютно счастливое и безмятежное детство, хотя мы были такие же бедные, как и все вокруг в послевоенное время. Я целый день играла на улице, бегала по дворам с мальчишками.
В школе тоже все было очень хорошо. Я никогда не чувствовала никакого отторжения, наоборот, учителя спускали мне некоторые выходки, которые, может быть, русским детям не прощались. Я была, скажем так, недисциплинированная, немного хулиганила: дергала за косичку соседку по парте, на уроках начинала разговаривать. Учителя делали мне замечания, писали в дневнике, что я плохо веду себя на уроках, но это мне прощалось.
— А если чуть-чуть вернуться назад. Я знаю, что ваш отец Доситео Санчес служил у генерала Листера, это правда?
— Да, это был его непосредственный начальник.
— А генерал Листер возглавлял армию республиканцев?
— Одну из армейских частей, были и другие. Он был самым известным из республиканских генералов. Их роднило с моим отцом еще и то, что они оба были из Галисии. Мой папа возглавлял 31-ю бригаду, которая входила в состав армейского корпуса под командованием Листера.
Потом, уже в Испании, они продолжали встречаться, дружили. Листер приезжал к нам на дачу.
— А когда ваши родители решили вернуться в Испанию?
— Это было в 1956 году. После смерти Сталина стало возможно, скажем так, подавать какие-то документы и заявлять о том, что дети испанских республиканцев, хотят вернуться домой. Хотя были проблемы. Испанская компартия считала, что политэмигранты, не только дети, но и старшие, не могут вернуться в Испанию при Франко. Со временем эта позиция стала смягчаться. И через Красный Крест началась работа по возвращению на родину.
— А когда родители жили еще в Москве — у них были паспорта, они были ограничены в правах?
— Практически не было никаких ограничений. У моих родителей много лет был паспорт без гражданства. Это означало, что если мы, например, хотели поехать отдыхать в Евпаторию, мы должны были сообщить об этом управдому. Больше никаких проблем не было. Да и это — не проблема. В конце пребывания в СССР они получили советское гражданство.
— Чем занимались ваши родители в России?
— Отец работал шофером. Сначала в Министерстве культуры, возил какого-то начальника, потом был при директоре Музея революции, а в последние годы — водил городские автобусы.
Мама была профессиональной портнихой. В Испании она шила мужские костюмы, а в Москве создавала и женские наряды. Работала на дому, и у нее были хорошие клиентки.
— Вы школу семилетнюю закончили?
— Десятилетку. То есть когда мы уезжали, мне оставалось буквально два-три месяца до окончания школы.
То есть фактически я закончила десятилетку.
— Может быть родители решили переехать, чтобы вам в Испании поступать в университет?
— Я думаю, что не совсем так. В это время у меня уже были молодые люди, которые звонили мне домой, и родители очень боялись, что я захочу остаться в СССР. Поэтому пока у меня не было каких-то сентиментальных…
— Первой любви?
— Да. Они боялись, что если я останусь еще на 2-3 года, поступлю в вуз, то могу уже никогда не вернуться в Испанию.
— И когда вы приехали в Испанию, в Мадрид, вы поступили в университет?
— Сперва нет. Существовали экономические трудности и, вообще, сложно было прижиться, все было новое, возникали некоторые сложности с языком. То есть я по-испански говорила, конечно. Дома родители говорили по-испански, но уровень был не достаточный, чтобы поступать в университет. Так что мне пришлось заниматься языком, а кроме того, работать.
В старших классах обучение в испанских школах разделялось на два направления: точные науки и гуманитарные. Я знала прекрасно, что я гуманитарий и выбрала это направление. Но для этого мне нужно было сдать экзамены по истории Испании, языку и литературе, а также латынь и греческий. На подготовку у меня ушло года два.
То есть я поступила в университет, когда мне стукнуло 24 года. Утром я ходила на занятия, а по вечерам работала.
— А кем вы работали?
— Я сразу стала заниматься тем, чем я могла — давала частные уроки русского языка.
— При режиме Франко это было востребовано?
— Да, было много, так сказать, подпольных любителей русского языка. Как только узнавали, что я могу давать уроки русского, меня тут же нанимали.
Потом я работала машинисткой — перепечатывала тексты. А летом приходилось работать гувернанткой. Я работала в семье белых эмигрантов, они хотели, чтобы их дочь говорила по-русски. Лето я проводила с этой девочкой у моря. Моя работа состояла в том, чтобы она говорила со мной по-русски.
— Мария, когда вы начали более серьезно заниматься русистикой, то есть не давать частные уроки, а выполнять более сложную работу?
— Примерно тогда же. В Испании была — и до сих пор есть — Государственная школа иностранных языков. Она подчинялась Министерству среднего образования. Там преподавались иностранные языки, плюс — испанский для иностранцев. И там преподавание велось не на филологическом уровне, а на практическом.
Туда могли зачисляться люди любого возраста, любой профессии: инженеры, физики, химики, адвокаты, будущие дипломаты, будущие журналисты. В этой школе можно было сдать экзамен на диплом экстерном. Я сдала, и стала там работать на заменах — если какой-то преподаватель заболевал, вызывали меня.
Кстати, в этой школе русский язык тогда в основном преподавали представители белой эмиграции. У них было очень интересное отношение ко мне и к таким, как я. Не было враждебности, но была какая-то настороженность. Постепенно мы стали сближаться — они увидели, что я серпом и молотом не размахиваю… (смеется), потом стали общаться и даже подружились. Они все жили более чем скромно. Это были очень порядочные люди.
— С какими трудностями вы сталкивались в работе преподавателем русского языка?
— Когда я начинала работать не было абсолютно никаких учебных материалов на испанском языке! Первые годы мы учились по учебникам русского языка для французов. То есть пояснения, грамматика — все было на французском.
— И первые учебники появились под вашим авторством?
— Да. Мой первый учебник был издан в 1975 году.
— Давайте поговорим о вашей карьере переводчика королевской семьи и МИДа Испании. Когда вас стали привлекать к этой работе?
— В Министерстве иностранных дел регулярно объявлялись экзамены на переводчиков по разным языкам. Как-то я увидела объявление, сдала экзамен и стала переводчиком МИДа с русским и испанским языками.
Когда проходили международные конгрессы, я подрабатывала — приносила бумаги, помогала делегатам. Конечно, на таких мероприятиях был синхронный перевод. Я познакомилась с одним синхронистом — из числа белых эмигрантов, он спросил у меня: «А вы, Мария, не хотите попробовать переводить синхронно?»
На одном из конгрессов была «немая будка», то есть кабина для синхрониста, которая не была включена, я там попробовала переводить. Он послушал и сказал, что у меня получается и предложил поработать над этим. Так я стала синхронным переводчиком.
Сперва я работала не на дипломатических встречах, а на профессиональных, например, на конгрессах медиков, инженеров и так далее. Первый дипломатический контакт — первая ласточка, если так можно выразиться, — это была встреча с участием министра иностранных дел СССР Андрея Громыко.
— Это было в 1979 году, наверное?
— Не помню точно, но, наверное, 1979. В Испании переполох: говорили, что приехал «Мистер Нет», так называли Громыко. Я с ним работала. Потом уже начали приезжать другие высокопоставленные чиновники из разных министерств. Меня стали привлекать к этой работе. Переводить, что называется, в обе стороны могли очень немногие, много лет фактически я была одна.
— А с советской стороны переводчик тоже был?
— Да. И мы переводили всегда на язык другой стороны.
— То есть вы — на русский?
— Да, российский переводчик — на испанский, а я — на русский. Так принято по дипломатическим нормам.
— Помните, когда первый раз вы выступили в качестве переводчика короля, и когда вы были ему представлены?
— Да, в апреле 1985 (Во время визита А.А. Громыко в Испанию – прим. Kremlinhill).
— Как получилось, что дочь республиканца стали привлекать к работе с королем, все-таки Хуан Карлос был ставленником Франко?
— На это, похоже, не обратили внимания. Или просто выбора другого не было.
— Заслуги короля Хуана Карлоса I известны. С его именем связывают переход Испании от франкистского режима к демократии. Он долгое время оставался гарантом социальных прав и свобод в стране. А вот какой он человек? Может быть, вне протокола он с вами общался?
— Я хочу сказать, что даже во время официальных переговоров он никогда не был, скажем так, «натянутым», наоборот, он всегда вел себя очень естественно, мог, например, пошутить.
— То есть он человек с чувством юмора?
— Да. Он человек, который внушает доверие.
Очень приятное ощущение остается после встречи с ним.
— Для некоторых политиков переводчики — люди-функции. А для королевской семьи? Они вам говорили «до свидания», «спасибо»?
— Вы совершенно правильно заметили, что для большинства людей переводчик — это человек-функция. И многие даже не видят, не замечают… Но это естественно и нормально, потому что им не до нас, у них свои дела.
© Эдуард Песов/ТАСС
Однако есть два человека, которые меня поразили. Первая личность — это Андрей Громыко. После визита в Испанию, уже возле трапа самолета он начал со всеми прощаться. Я поняла, что я уже не нужна и отошла немножко в сторону, чтобы не мешать. Громыко со всеми попрощался, начал подниматься и вдруг остановился увидел меня, спустился, протянул руку и сказал: «Спасибо за хороший перевод». Я опешила! Такого я никогда не видела.
— Это была просто благодарность или он знал испанский?
— Не знаю.
— А кто второй?
— Король Хуан Карлос. Когда я пошла второй раз с ним работать, это было через полтора года или два после первого перевода, он меня узнал и первым поздоровался — это было очень приятно.
— На многих фотографиях и видеозаписях переговоров на высшем уровне прошлых лет, видно, что переводчиками выступали мужчины. С чем это было связано, может быть существовало какое-то негласное предписание, что приглашали на эту работу только мужчин?
— Нет, предписаний, я уверена, что не было. Но, наверное, какая-то традиция уже сложилась. В моем случае просто не было мужчины, не было никого. Потом уже появились.
— Вы работали, в основном, с мужчинами. Вас окружали мужчины — лидеры государств. Как вы себя ощущали?
— Абсолютно нормально.
— То есть у вас не было никаких комплексов?
— Никаких. И отношение ко мне было совершенно нормальным. Я даже не задумывалась над этим.
— Мы коснулись короля Испании. Мне бы хотелось, чтобы вы еще немного рассказали о королеве Софии, в которой течет кровь Палеологов, и у которой есть русские корни.
— Очень обаятельная женщина. Наикультурнейшая, начитанная, деликатная, умница. Она очень по-доброму смеется. Человек, который открыто смеется — это для меня очень много значит.
— Переводчик советских лидеров Виктор Суходрев рассказывал, что Брежнев дарил ему часы, Андропов ему также делал подарки. А королевская семья умеет быть благодарной?
— Были знаки внимания. Например, под Новый год королевская семья мне прислала поздравления с фотографией, личными подписями и пожеланиями. Это было очень приятно.
— Отношения Советского Союза со странами Запада в начале 80-х сильно ухудшились. Еще в этот период у нас была чехарда с генсеками, которые менялись. Фактически дипломатические контакты Советского Союза со странами Запада осуществлялись через Громыко, который играл все более крупную роль в определении внешней политики СССР. Что вы можете о нем рассказать?
— Я бы сказала, что во время переговоров он вел себя очень сдержанно, говорил очень тихо. И вот именно потому, что он так говорил, в нем чувствовалась какая-то особая сила.
— В марте 1985 года, когда Громыко приезжал в Испанию, насколько известно, речь шла о будущей встрече с Рейганом в Женеве по ядерному и космическому вооружению. Чтобы переводить подобные переговоры, где много технических терминов, вам МИД Испании готовил какие-то справочные материалы?
— Да, обычно МИД давал 2-3 листа с общей информацией, с предысторией обсуждаемого вопроса. Чтобы я могла войти в тему и более-менее знать, о чем будет идти речь.
— С приходом Михаила Горбачева началась новая эпоха многосторонних отношений Советского Союза с Западом. В мае 1986 года состоялся первый визит премьер-министра Испании Фелипе Гонсалеса в Советский Союз. И его первая встреча с Горбачевым продлилась больше двух часов. Говорят, что между ними сразу установились доверительные и даже товарищеские отношения. Так действительно было?
— Совершенно верно. Они сразу перешли на ты. Это было уже новое поколение политиков.
Они были примерно одного возраста — это тоже, мне кажется, имеет значение.
— Каким был первый официальный визит Горбачева в королевство в октябре 1990 года?
— Я не помню, чтобы кого-то так встречали в Испании. Люди высыпали на улицы, кричали: «Тореро! Тореро!» Он у меня спросил, что это значит. Я ответила, что его называют тореадором. Он удивился, а я ему объяснила, что в Испании — это высшая похвала мужчине.
— Горбачев приезжал со своей супругой, с Раисой Максимовной. В СССР, скажем так, к ней было не очень доброе отношение. Злые языки утверждают, что она влияла на внутреннюю политику страны. Вы видели, чтобы она обсуждала политические вопросы?
— Я этого не видела. В Испании ее приняли очень хорошо, восторженно. Потому что она была очень естественная — она улыбалась, держалась свободно, была хорошо одета. Это был достойный представитель русской женщины высокого класса.
— И у четы Горбачевых сложились с королевской семьей хорошие отношения?
— Да. Они были очень хорошо приняты.
— Знаю, что вы работали с Александром Яковлевым, когда он во главе делегации Верховного Совета СССР приезжал в Испанию в 1987 году.
— Да, очень приятный человек. Умница большой. Горбачев послал сначала его, открывать пути-дороги, а потом уже сам приехал.
— Он наряду с Горбачевым считается автором перестройки в нашей стране.
— Он больше выступал как идеолог (В 1986 г. избран членом ЦК КПСС, секретарем ЦК, отвечал за вопросы идеологии, информации и культуры — прим. Kremlinhill). Так его и представляла здесь пресса. Кстати, Яковлев подарил мне из Гжели очень красивую шкатулку.
Помню, как-то Яковлев помог нам с получением визы. Нас с мужем пригласили друзья – московские грузины в Грузию. И нам нужно было брать визу. Мы подали документы в ОВИР. Проходит день, два, неделя – нам ничего не дают. Тогда я пошла в ЦК на Старую площадь, написала письмо Яковлеву, мол, я такая-то, была вашей переводчицей. Описала всю ситуацию. Утром подала обращение, а вечером звонок – приезжайте, забирайте документы. Мы приехали, а там какая-то такая злая тетка сидит, из нее яд прямо сочится. Говорит: «Что, успели нажаловаться?!..»
— Как поездка прошла?
— Конечно, кайф был. Было прекрасное путешествие по Грузии! Везде нас на машине возили. И все эти грузинские банкеты нескончаемые, тосты за столом, и это многоголосие, пение грузинское.
— После распада СССР первым президентом России стал Борис Ельцин. В 1994 году он приехал с официальным визитом в Испанию, какое впечатление он на вас произвел? Он, наверное, отличался от Горбачева?
— Совершенно другой тип человека, другой тип политика.
— Некоторые политики любят использовать пословицы. Вы наверняка знаете, как Никита Хрущев говорил с высоких трибун о том, что «мы вас похороним» или «мы вам покажем кузькину мать». Переводчик передавал смысл этих высказываний, а Хрущев упрекал его в плохой работе и требовал дословный перевод. Подобные истории у вас были?
— Да. Ораторы бывают очень разными. Некоторые, например, не умеют говорить, в том смысле, что они начинают фразу, но не заканчивают. Потом перескакивают на другую тему. Некоторые постоянно сыпят пословицами.
Есть люди, которые не умеют общаться через переводчика. Нужно излагать свои мысли с небольшими паузами — сказал 2-3 фразы и остановись, нельзя говорить 10 минут подряд, иначе часть сказанного может быть потеряна. Некоторые активно используют фразеологизмы. Например, Гонсалес родом из Андалусии и часто употреблял региональные выражения. Я всегда пыталась выйти из ситуации и провалов у меня не было, но порой приходилось непросто.
— А кого из советских или российских лидеров было труднее переводить?
— Я бы сказала, что Ельцина. Он говорил очень напористо, энергично, иногда даже стучал кулаками по столу, но с точки зрения лексики — это были абсолютно нормальные выступления.
— Горбачев на переговорах бывал многословен?
— Да. Иногда он не заканчивал фразу, иногда перескакивал с одного на другое. Но в общем это была одна и та же идея, которая представлялась с разных сторон. Поэтому, если ты уловил его концепцию, то даже если он не завершал фразу, было понятно, о чем он говорит.
— В конце 1990-х, после обострения ситуации на Балканах, отношения России с европейскими странами испортились. Это сказалось на двусторонних контактах в том числе между Испанией и Россией. Первый визит после большого перерыва был 2000-м году, когда Мадрид посетил Владимир Путин. Это был его первый официальный зарубежный визит в качестве главы государства. Вы же его переводили?
— Совершенно верно. Помню этот визит, помню, как все здесь переполошились. Новый лидер, новая эра.
— Каким вам запомнился Путин?
— У него очень богатая лексика, он никогда не теряет нить повествования. Начав фразу, он всегда ее заканчивает. Он не «зависает», ритм речи нормальный — то есть можно за ним успевать. С ним работать было комфортно.
— А как человек он симпатичен был вам?
— Я была сосредоточена на работе.
— Все равно иногда даже физиогномически некоторые люди встречаются и не нравятся друг другу. Я, конечно, понимаю, что переводчик должен свои «нравится — не нравится» убрать, но все равно мы же все люди…
— Плюсовое тогда впечатление.
— А бывали такие случаи, когда у вас пытались узнать конфиденциальную информацию?
— Конечно. Звонили, откуда только доставали телефон. Потом уже нет, но первые визиты — когда первый раз приехал Горбачев, это было что-то. Испанские журналисты звонили, спрашивали, не могла ли я дать интервью. Боже упаси!
— У вас был какой-то доступ секретности, видимо?
— Если я присяжный, официальный переводчик — то само собой разумеется, что я не разглашаю тему разговоров.
— А в каком году вы закончили работать на официальном уровне?
— Я фактически еще не закончила.
— То есть вы продолжаете?
— Да. Правда за последние годы, я могу сказать, что значительно сократилось количество встреч между российскими и испанскими коллегами на разных министерских уровнях. Различные совместные комиссии, например, по автотранспорту встречаются реже, чем раньше. И вообще меньше контактов стало за последние годы. Профессиональных конгрессов тоже стало меньше, но это понятно, теперь есть интернет, на конгрессы фактически не ездят — все в режиме онлайн.
— А сейчас вы бываете в России?
— Да, бываю. Мы с мужем (супруг Марии Мануэль Арсе Поррес — бывший воспитанник детского дома №5 Обнинска — прим. Kremlinhill) ездим. Были этой весной в Обнинске.
Там проходили мероприятия, посвященные 80-летию приезда испанских «детей войны» в Советский Союз.
— Насколько мне известно, в 2013 году вы ездили с премьер-министром Испании Мариано Рахоем в Казахстан, это правда?
— Да, Рахоя встретили на самом высоком уровне, с оркестром — все, как полагается. Шли переговоры тет-а-тет в маленьком салончике. А после переговоров Назарбаев преподнес Рахою альбомчик, обитый синим бархатом, в котором были личные дела 152 испанцев, сидевших в ГУЛАГе, в Казахстане.
Рахой был поражен и тронут — потому что этого не сделал ни один из глав государств, которые появились на пространстве бывшего Советского Союза. Хотя на их территории были лагеря, где содержались испанцы. Это был очень благородный жест и очень трогательный.
— Впрочем, что мы все о политиках. Наверняка вам доводилось общаться и с представителями советской творческой интеллигенции?
— Я была преподавателем в самый разгар шестидесятых, тогда был популярен Булат Окуджава. Я обсуждала его творчество со своими учениками, мы слушали его песни, переводили. В какой-то момент я узнала, что он поехал в Париж и решила его пригласить.
Написала в советский Союз писателей, что мы хотели бы пригласить товарища Окуджаву на встречу с выпускниками языковой школы. Расходы по пребыванию берем на себя. Мне разрешили. Я его встретила в аэропорту, помогла поселиться в гостинице и пригласила к домой ужинать.
Вдруг звонок из советского посольства. Спрашивают, в какой гостинице остановился Окуджава. Я отвечаю и добавляю, что сейчас он находится у меня, и мы ужинаем. Они попросили его к телефону. Разговор был такой: «Товарищ Окуджава, вы почему не приехали отметиться в наше посольство? Вы должны дать нам концерт» А он тихим спокойным голосом ответил: «Я ничего вам не должен…». И повесил трубку. Все тихо, спокойно, не повышая голоса.
— Последствий не было никаких?
— Нет.
— А кто еще?
— Был у нас писатель Владимир Маканин. Еще к нам приезжал Юлиан Семенов.
Он хотел пойти в воскресенье на блошиный рынок. Договорились, что я заеду за ним в гостиницу в 10 утра.
Приехала, звоню ему от портье, он сперва не отвечал, потом взял трубку, сказал, что проспал. Через 10 минут спускается совершенно сонный, с мокрой головой. Когда подъехали к рынку, он мне сказал, что не завтракал. Мы пошли поесть. Он заказал себе кофе и стакан виски. Пришел официант и начал наливать, как принято, на два пальца. А Семенов сказал ему, что бы тот не останавливался, в общем, получился полный стакан. Выпил, пришел в себя, и мы отправились по магазинам.
Фото: Василий КузьминЗашли в одну лавку, где продавались сделанные под старину толедские мечи и шпаги. Семенов взял одну и сказал: «Какая красивая». И вдруг согнул ее руками и сломал в воздухе. Он испугался, сказал, что готов ее немедленно купить. Хозяин магазина принялся его успокаивать, сказал, что отдаст в мастерскую. А Семенов купил другую шпагу. Хозяин был, конечно, шокирован такой силой.
Когда я была в Москве, он пригласил меня к себе на дачу. У него была роскошная дача в Барвихе. Такая в русском стиле. Там у входа стояли ребята с автоматами. Была на кухне домработница грузинка, которая готовила грузинскую кухню. Мы обедали, потом он отвез меня обратно.
— Раз уж мы заговорили о деятелях культуры, то должен ли переводчик обладать артистизмом?
— Не думаю. Я предпочитаю работать в будке — сидишь изолированно от всего, полностью погружаешься в речь говорящего и работаешь. Никто тебе не мешает, никто на тебя не смотрит. А когда публичные встречи — ты как артист на сцене, на тебя все смотрят.
И надо знать, где встать, чтобы тебя было слышно, но не видно. Эти детали напрягают и способствуют стрессу. Напряжение возникает именно из-за этого.
— Хотелось бы узнать, как вы себя идентифицируете — вот иногда переводчиков первого лица называют «толмач», иногда — «человек посередине», иногда — «тень лидеров». А как бы вы себя назвали?
— Ну, толмач — это и есть переводчик. Что там еще?
— Человек посередине. Например, Суходрев называл себя «человеком посередине».
— Человек посередине… Я даже не задумывалась об этом, не знаю, что сказать. Скорее толмач, переводчик. Вы понимаете, я почем купила — по том и продаю. То есть я абсолютно нейтральна в переводе.
Более того, я считаю, что должна переводить не только как можно более точно слова и смысл, но и передавать эмоциональность, тональность в которой это было сказано. Все наши клиенты, политики, даже не представляют себе, насколько они зависят от переводчика. Даже не представляют!
Например, если во время переговоров одна сторона говорит «да, мы согласны». Я перевела точно, но очень важен тон, которым я это сказала, потому что другая сторона воспринимает не только текст, но тональность.
Беседовал Дмитрий Волин
Мирафлорес (Испания)
Фото на анонсе: Мария Санчес Пуиг © Константин Петров/Kremlinhill
При публикации настоящего материала на сторонних ресурсах использование гиперссылки с указанием ресурса kremlinhill.com обязательно!
КРЕМЛЁВСКИЙ ХОЛМ. Страницы истории 