Последний коммунистический руководитель Восточной Германии Эгон Кренц: ГДР могла быть ликвидирована уже в 1952 году

30 лет назад, 9 ноября 1989 года, жители ГДР из вечерних новостей узнали, что с этого момента «частные поездки за рубеж можно оформлять без указания поводов и степени родства с посещаемыми лицами», а разрешения будут выдаваться в кратчайшие сроки. В этот же вечер пограничники Восточной Германии под натиском толпы открыли пункты пропуска, не дожидаясь официального уведомления властей. Так рухнула Берлинская стена.

Эгон Кренц (Egon Krenz) в эти дни возглавлял ЦК Социалистической единой партии Германии (СЕПГ) и был председателем Госсовета страны. На высокой должности он пробыл меньше двух месяцев – с 18 октября по 3 декабря. До этого Кренц многие годы руководил Союзом свободной немецкой молодежи, а после занимался в Политбюро вопросами государственной безопасности, правоохранительных органов, а также молодежи и спорта. Он считался наследником Эриха Хонеккера (Erich Honecker), его включали во все делегации на высшем уровне. Он был свидетелем и участником отношений Хонеккера с советскими лидерами на протяжении последних 20 лет существования ГДР. Об отношениях немецких коммунистов с Кремлем, перестройке, падении Берлинской стены он рассказал в интервью порталу «Кремлевский холм. Страницы истории».

– Мне хотелось бы поговорить о влиянии субъективного фактора в истории ГДР. В 1971 году лидером Восточной Германии стал Эрих Хонеккер. Многие считают, что отношения между ним и Брежневым не были теплыми. С чем это могло быть связано?

– Я не могу подтвердить, что у них отношения не складывались. Между ними были очень хорошие, сердечные отношения. Брежнев способствовал тому, чтобы Хонеккер стал следующим после Вальтера Ульбрихта (Walter Ulbricht).

В 1970 году был разговор между Брежневым и Хонеккером. Диалог состоялся в больнице, где лежал советский генсек. Эта встреча была довольно странным событием, ведь Хонеккер тогда не являлся первым лицом. Во время беседы Брежнев сказал Хонеккеру: «Эрих, будь внимательнее, чтобы в твоем политическом управлении не было никаких проблем, ты же знаешь, без нас вы не сможете существовать».

Люди, которые плохо знают историю, иногда думают, что Хонеккер не был другом СССР. Я же говорю, что он был хорошим другом Советского Союза. У него здесь были политические корни, он год учился в школе Ленина (Высшей партийной школе – прим. Kremlinhill), а в 30-е годы в составе интернациональной бригады молодежи строил Магнитогорск.

Однако не каждый руководитель Советского Союза был к нему сердечен. Он очень уважал Андропова. А вот с Черненко были проблемы — он не хотел, например, чтобы Хонеккер предпринял поездку в ФРГ.

– А с Горбачевым?

– У них были противоречивые отношения. В 1984 году на заседании в Кремле, в котором принимали участие Черненко, Устинов, Горбачев, Русаков и еще кто-то, Горбачев как бы напал на Хонеккера. При этом он цитировал Bild, которую иначе как бульварной газетой и назвать нельзя, где говорилось о том, какой вред может принести визит в ФРГ. Хонеккер очень мужественно отреагировал на это и сказал, что принимать решение о поездке в Западную Германию нужно не в Москве, а в Берлине. Конечно, это было негативно воспринято в Политбюро.

Сейчас говорят, что Хонеккер отвергал перестройку и политику гласности, но это не совсем соответствует действительности. Отчасти это так, Хонеккер действительно считал принимаемые меры половинчатыми.              

– Отставка Хонеккера могла состояться не в 1989 года, а раньше — в 1984 году, когда он очень хотел поехать в ФРГ и встретиться с Колем и вел сепаратные переговоры, о которых не знало даже руководство СЕПГ. Об этом знали только Мильке и Миттаг. Руководство КПСС узнало об этом через ФРГ, и был скандал. Как после такого скандала генсеку ЦК СЕПГ удалось удержаться у власти?

– Я не могу это подтвердить. Советское руководство всегда знало, что в правительстве ГДР происходит. В руководстве СЕПГ всегда были хорошие друзья Советского Союза, которые всегда сообщали обо всем в Кремль. Я сам отношусь к таким лицам, каждую неделю у меня был разговор с послом Советского Союза Вячеславом Кочемасовым. Мы дружили, и он от меня узнавал все данные. Вы говорите, что только Мильке и Миттаг об этом знали. Этого не может быть, потому что об этом шла речь в Политбюро СЕПГ, многие об этом знали.

У меня были хорошие отношения даже с начальниками советской разведки в ГДР — Титовым и другими. Данные товарищи тоже узнавали от меня все, что хотели. То есть тезис о том, что советское руководство не знало, что происходит в ГДР, я не могу подтвердить. Это не так.

– Возвращаясь к вопросу о возможной отставке Хонеккера. В книге «Осень 1989 года» вы пишите, что в 1984 министр обороны СССР Дмитрий Устинов намекал вам на смену руководства в ЕСПГ. Так все-таки, были в Кремле подобные мысли? И если да, то почему они не были реализованы?

– Пожалуйста, не забывайте о том, что когда Брежнев болел, Хонеккер был контактным лицом многих западных политиков — Франции, Греции, должен был состояться его визит в США. Западные политики понимали, что с Брежневым уже особенно не пообщаешься, потому что он нездоров. И многие как раз думали, что Хонеккер будет этим заниматься. И вот эта позиция Хонеккера очень быстро изменилась, когда Горбачев пришел к власти. Многие западные политики стали общаться с Горбачевым как с контактным лицом, и уже Хонеккер не нужен был.

Я очень уважал Устинова — он работал еще при Сталине. В 1984 году, во время Экономического совещания стран – членов СЭВ в Кремле, у нас был разговор, во время которого он сказал, что мне рано или поздно нужно будет принять руководство страной. Затем он спросил, не считаю ли я, что Хонеккер утрачивает свои позиции. Я был, честно говоря, этим поражен. Я ответил, что у Хонеккера высокий авторитет в ЦК СЕПГ и не знаю никого, кто мог бы отказать ему в доверии.

Больше мы к этой теме не возвращались.

– Вы упомянули Вячеслава Кочемасова, который был назначен при Андропове. При его назначении Андропов сказал: «Нам нужен новый посол в ГДР, а не колониальный наместник». Как стала меняться политика по отношению к ГДР после прихода к власти Андропова?

– Когда Андропов пришел к власти, в ГДР появилась надежда. Мы думали, что Андропов поспособствует каким-то основополагающим изменениям в Советском Союзе, которые были необходимы. Последние годы, когда Леонид Ильич болел, было очень сложно для всех, потому что никто не знал, какую политику Советский Союз будет вести дальше.

Хонеккер давно имел хорошие отношения с Андроповым. При их первой встрече обговаривалась тема нового посла. Тогда Андропов сказал, что ГДР не нужен посол, который будет вести себя как губернатор, а нужен человек, который станет другом.

О предыдущем после, Петре Абрасимове, я ничего плохого сказать не могу. Он, конечно, один из тех, кто хотел быть самостоятельной политической фигурой, он был человеком, который хотел участвовать в принятии решений. У меня были с ним откровенные отношения. Я уважал его как коммуниста, как члена партии.

С Абрасимовым я поддерживал связь до самой его смерти. Он был одним из немногих руководителей СССР, которые написали письма берлинскому суду. (В ноябре 1995 года Кренц предстал перед судом по обвинению в гибели людей на границе двух Германий и у Берлинской стены. Ему вменялось в вину то, что он ничего не сделал для изменения ситуации на границе. В следующем году Кренц был приговорен к тюремному заключению сроком на 6 лет и 6 месяцев – прим. kremlinhill).

В 15-ти страничном письме Абрасимов рассказал, кто контролировал границу между ГДР и ФРГ. Он отметил, что власти ГДР ничего не могли сделать, когда речь касалась охраны рубежей. В стране были размещены от 500 тысяч до миллиона советских солдат. Я всегда рассматривал это как результат Второй мировой войны и никогда не рассматривал советских солдат как оккупантов.

– В своей книге «От Коллонтай до Горбачева» помощник Брежнева Андрей Александров-Агентов пишет, что Андропов и Громыко всячески препятствовали сближению Эриха Хонеккера с ФРГ. Как вы думаете, с чем это было связано?

– Отношения между ГДР и ФРГ были связаны с отношениями между СССР и США, то есть если отношения между Советским Союзом и Америкой были хорошими, тогда и между Восточной и Западной Германией могли быть хорошие отношения.

С начала 1970-х годов Леонид Ильич часто созванивался с Хонеккером. Однажды Брежнев поинтересовался, не против ли тот, что он пригласит Вилли Брандта в Крым. Хонеккер сказал, что не против. И Брежнев с ним даже обговаривал некоторые вопросы, которые можно было бы обсудить во время пребывания Брандта, в частности, было решено коснуться темы курса валюты, и сделать так, чтобы он был не таким высоким.

Когда отношения между СССР и США были плохими, то Брежнев говорил: «Эрих, надо повысить обменный курс, чтобы это шло вам на пользу».

Еще одним из напряженных моментов был вопрос об отношениях между ГДР и Китаем, которые Хонеккер хотел развивать. В Кремле считали, что связи между ГДР и Китаем не могут быть лучше, чем связи между СССР и Китаем. А поскольку советско-китайские отношения были плохими, то и немецко-китайские отношения улучшать было нельзя.

– Я знаю, что вы были свидетелем визитов Брежнева в ГДР в 1974 и 1979 годах. Может быть, какие-то моменты запомнились? И вообще как вы Брежнева вспоминаете?

– Я встретился с ним в Москве, во время совещания руководителей союзов молодежи социалистических стран, в ноябре 1976 года. На этой встрече я держал благодарственную речь. Брежнев тогда считался одним из самых ярых борцов за мир во всем мире. Он боролся за то, чтобы не было войны, и часто говорил о своем опыте во время войны. Очень было жалко, когда он болел. Из-за этого не было никаких изменений. Но пока Брежнев был здоров, я могу вспомнить о нем только самыми лучшими словами.

– Вы с ним разговаривали сами?

– Да-да, когда была встреча в 1976 году. И после этого мы часто встречались на заседаниях СЕПГ в Берлине. Тогда я заметил, что не всегда было хорошее отношение между ним и его аппаратом.

Однажды Брежнев был в ГДР, где проходило заседание Политбюро ЦК СЕПГ. Там было примерно 40 человек, и у Брежнева была речь. Там не было большого собрания…

– Выступление перед активом?

– Да, очень узким кругом. Он говорил о том, как видит политику ГДР и вдруг пролистнул пару страниц. Кто-то из его людей подошел и перевернул эти страницы обратно. Потом он их опять перевернул, а тот опять вернул обратно. И Брежнев сказал: «Они заставляют меня что-то читать, что не является моим мнением». То есть, возможно, он видел ГДР гораздо лучше, чем сотрудники его аппарата.

– А как складывались ваши отношения с Горбачевым?

– 1 ноября 1989 года я был у Горбачева в кабинете, и мы четыре часа общались. И я его спросил: «Михаил Сергеевич, какое место занимает ГДР в твоем общеевропейском доме»?

Он сначала сделал такое лицо, как будто не понял мой вопрос, я потом его дополнил: «ГДР — это ребенок Советского Союза. Это результат Второй мировой войны и результат холодной войны. И сейчас ты говоришь о том, что холодная война закончилась, что будет с ребенком холодной войны?» Он сказал: «Как ты можешь задавать такие вопросы после всего, что нас связывает? Все, что связано с ГДР, – наше любимое».

Тогда же он сказал, что не будет единства Германий, пока Варшавский договор и НАТО существуют. Он перечислил всех лиц, с которыми он общался по этому вопросу, Джорджем Бушем-старшим, Франсуа Миттераном, руководителями государств-членов Варшавского договора, и сказал, что никто не может себе представить, что Германия объединится, пока существуют эти два блока.

Позже мне стало ясно, что уже тогда он решил продвигать ГДР в объятия ФРГ. Он частично за нашей спиной, общался с западногерманским руководством о единстве государства. И советник Коля мне сказал, что в середине ноября 1989 года, то есть спустя некоторое время после моего общения с Горбачевым посол СССР в ФРГ Юлий Квицинский сказал, чтобы Коль не встречался с господином Кренцем. Хотя мы до этого договаривались о встрече. 

– В СССР очень любили утверждать, что Раиса Горбачева имела на своего супруга какое-то влияние. Она приезжала вместе с Горбачевым в ГДР. Высказывала ли она свое мнение по политической повестке?

– Сложный вопрос. Моя жена Эрика сопровождал Раису Максимовну, когда Михаил Сергеевич был у нас. Вы правы, она пыталась как-то сильно влиять на него. Однако не хочу затрагивать детали, это было бы нечестно. Я всегда стараюсь говорить о том, что я тогда чувствовал, а не то, что я много лет спустя думаю по этому поводу.

– В заключение хотел бы спросить о вашем видении причин поглощения ФРГ ГДР? Почему Берлинская стена рухнула, и ГДР прекратил свое существование?

– Сначала хочу сказать, что мы сделали много ошибок. Но самая важная была в том, что ГДР был создан за счет СССР. И все изменилось, когда Советский Союз сошел с успешного пути Октябрьской революции.

Немецкий раскол не был чем-то самим собой разумеющимся. В 1952 году Сталин предлагал провести общегерманские выборы. И если бы до этого дошло, то в 1952 году ГДР бы уже не существовало. Но западные державы, США, Франция и ФРГ, все-таки разделили Германию.

Я такого мнения, что Советский Союз не хотел раскола. Я в этом убежден.

– И Горбачев не хотел?

– Я говорю о начале этой ситуации при Сталине. И раз уж произошел раскол за счет действий Запада, то Советский Союз подстроился к этой политике.

В 1993 году я был в гостях у Эдуарда Шеварднадзе, когда он уже был главой Грузии. Я ему напомнил, что Хонеккер написал в своих воспоминаниях, что Советский Союз уже в 1987 году был готов сдать, расформировать ГДР. Я спросил Шеварднадзе, может ли он подтвердить это. Он ответил, что никогда не говорил на эту тему с Горбачевым, и это никогда не было темой в Политбюро ЦК КПСС. Затем он риторически спросил: «Знаешь, что мы хотели? Мы хотели сохранить Советский Союз. И чтобы сохранить Советский Союз, нужно было отбросить весь балласт».

Я ответил, что очень огорчен, что ГДР являлся балластом, чем-то лишним. Мы никогда не считали себя чем-то лишним, мы всегда были хорошим союзником Советского Союза, несмотря на то, что были дискуссии, проблемы. Для нас Советский Союз всегда был примером. Поэтому все, почему вы распались на части, почему все так быстро случилось с падением Берлинской стены — все это очень жалко. И даже 9 или 10 ноября 1989 года не было в Москве общего мнения, касаемо Берлинской стены.

Хочу отметить, что падение стены — это неправильный политический термин, потому что 9 ноября она не пала. Тогда были открыты переходы границ. И не с Запада на Восток, а с Востока на Запад. А сама стена через год рухнула.

10 ноября утром Кочемасов мне позвонил и сказал, что в Москве очень обеспокоены ситуацией, которая возникла ночью с 9 на 10 ноября. Я ему напомнил, что мы обсуждали открытие границ. Он ответил, что мы говорили об открытии границ между двумя государствами, а не о Западном и Восточном Берлине.

«В Берлине четыре мировые державы представлены и получается, что вы нарушили статус четырех мировых держав», — сказал тогда Кочемасов. Я ответил, что если бы мы действовали как-то иначе, то ночью произошло бы очень большое кровопролитие. Он предложил мне это сказать напрямую Горбачеву. Я отправил государственную телеграмму президенту СССР, и через три часа советский посол мне позвонил и сказал, что от имени Горбачева поздравляет с открытием границ.

Я не знал, кто в Советском Союзе имел слово — был ли это президент, генеральный секретарь, КГБ или министерство обороны, либо МИД. В то время различные сигналы в Берлин следовали. Заниматься правильной политикой было очень сложно, потому что в Москве имелись различные мнения.

– То есть вы не знали, за кем в Кремле было последнее слово по поводу Берлинской стены?

– Да, совершенно так.

Беседовал Дмитрий Волин

Перевод:  Андрей Глебов

При публикации настоящего материала на сторонних ресурсах использование гиперссылки с указанием ресурса kremlinhill.com обязательно!