Валентин Лазуткин: первый день путча мы провели на грани смерти

Вся жизнь Валентина Валентиновича Лазуткина связана с миром радио и телевидения, он — один из основателей нового российского ТВ, управленец экстра-класса. Начав свой творческий путь в системе телерадиовещания с редактора отдела, он дошел до поста первого заместителя председателя Гостелерадио СССР, руководил Федеральной службой России по телевидению и радиовещанию. При непосредственном участии Лазуткина создавались все крупные российские телеканалы: «Россия», ОРТ, «Культура», ТВЦ, «Мир», РБК, «Звезда», «Муз-ТВ» и даже первая в СССР негосударственная радиостанция «Европа плюс».

Карьера Валентина Лазуткина в бывшем Гостелерадио была связана с руководством ГУВСа — Главного управления внешних сношений. Каждому новому останкинскому председателю Валентин Валентинович оказывался нужен. Руководителем ГУВСа он стал по личной инициативе всесильного Лапина. В коллегию бывшего Гостелерадио его ввели еще при Аксенове. При Ненашеве он стал зампредом по международным связям. Кравченко назначил его первым замом. Только с Егором Яковлевым Валентин Валентинович не сработался и подал в отставку, но был возвращен на ТВ по инициативе Виктора Черномырдина.

Лазуткин был свидетелем и участником многих эпохальных событий. Он проводил трансляции Олимпиады-80 и Игр Доброй воли, стоял у истоков теле- и радиомостов, связавших нас со всем миром, и открывал иностранцам наше телевидение, наше радио. На его долю выпали непростые обязанности — быть организатором информационного обеспечения средствами радио и ТВ многочисленных, с большой претензией обставленных зарубежных вояжей четы Горбачевых. Он был свидетелем того, как первая леди СССР влияла на мужа. Именно Лазуткин в трудный и самый опасный для себя момент, ни с кем не советуясь, на свой страх и риск, выпустил в эфир программы «Время» хорошо знакомые сегодня кадры Ельцина на танке перед Белым домом и дрожащие руки самопровозглашенного «президента» Янаева во время объявления о смене власти на памятной пресс-конференции ГКЧП. Лазуткин считал, что монополия в СМИ является одним из элементов тоталитарной системы и в августе 1991-го он издал приказ о департизации «Останкино», чтобы сделать телевидение общественным, а не однопартийным. А во время противостояния Ельцина и Верховного совета РСФСР осенью 1993 года возражал против попыток ВС создать наблюдательные советы на телевидении и радио, называя их новыми парткомами.

В преддверии Дня радио, отмечаемого в России 7 мая, об этом, а также о том, кто именно дал Горбачеву путевку в жизнь, как слух об опасности спутниковых тарелок для мужского здоровья помог при подготовке визита Рейгана в СССР, как в 1984 году в ущерб своей карьере полковник Главпура Леонид Шершнев обратился с письмом к тогдашнему советскому лидеру Константину Черненко, в котором написал правду об афганской войне, в эксклюзивном интервью нашему порталу рассказал Валентин Лазуткин.

Неслучайные встречи

Я попал на телевидение случайно, я был профессиональным африканистом, занимался практическими вопросами национально-освободительного движения. Конечно, бывал на телевидении, здесь работали мои друзья, но свою судьбу связывать с ТВ не планировал. Все решил случай. В 1967 году моим соседом по лестничной клетке стал известный советский журналист Юрий Александрович Летунов, создатель «Маяка» и программы «Время». Человек интересный, легендарный, яркий. Друг Сергея Павловича Королева. Юрий Александрович занимался космосом в то время, когда все было закрыто совершенно. Он переписывался с Королевым, брал у него интервью — зачастую впрок, без эфира. Мы с Летуновым, естественно, подружились. Свою роль сыграло и то, что у нас был маленький сын, а у него семья бездетная. Юрий Александрович с супругой проводили немало времени с нашим Сережей.

Летунов познакомил меня со своими друзьями — сотрудниками «Маяка», легендарной программы «Время», другими коллегами по вещательному цеху — всех не перечислишь.

Кстати, первый телевизор в нашем подъезде появился именно у Летуновых. Это был здоровый такой «Темп» с бирочкой «Гостелерадио», казенный. Телевизоры тогда были дорогие, и это удовольствие было малодоступное.

К соседям приходили друзья, мы вели многочасовые разговоры. Я тогда работал в Комитете молодежных организаций СССР, был заведующим отделом печати и информации. Часто бывал за рубежом, особенно в странах третьего мира, в том числе горячих точках. Впечатлений была масса, и я ими делился. Юрий Александрович интересовался, задавал вопросы. И однажды, лет через пять, он предложил мне попробовать свои силы на телевидении.

Партия сказала: надо! Комсомол ответил: есть!

Летунов сказал: «Слушай, знаешь что, бросай свой комсомол и приходи к нам!» Я говорю: «А с чем я к вам приду?» — «А вот с тем, что у тебя есть, и приходи…»

Он пригласил меня к себе заместителем по международной информации. Ну, я ничтоже сумняшеся (знаете, как «я все могу», «комсомол все может») отправился на беседу. Поскольку с Летуновым мы уже были хорошо знакомы, он отправил меня на встречу со своим пока еще действующим заместителем Эдуардом Мнацакановым, который вскоре уехал в ФРГ заведующим корпунктом Советского телевидения и радио.

Мнацаканов был мудрейшим человеком. Он рассказал мне о предстоящей работе, как строится рабочий день, что будет входить в мои должностные обязанности. Он не грузил, не отпугивал — просто вводил в курс дела. Мы разговаривали больше часа. Я вышел от него полностью опустошенным, разбитым и понял, что лезу не в свои сани. Осознал, что формат не мой, что я к этому не готов.

Вернулся к Летунову и решительно заявил: «Юрий Александрович, я не пойду, это не мое». Некоторое время мы с ним даже не общались. Он обиделся — как можно было отказаться от работы в программе «Время», его любимом детище?! Но обо мне не забыл. И примерно через полгода, встретив меня, снова предложил работу: «Слушай, ты к нам тогда не захотел идти, а теперь появилась работа прямо для тебя. У нас создан производственный главк внешних сношений, творческий главк — Главное управление внешних сношений Гостелерадио СССР (ГУВС). Там новый начальник, парень хороший, молодой, ему нужен международник в заместители». Я познакомился со Львом Андреевичем Королевым, которого на эту должность пригласил лично председатель Гостелерадио Сергей Георгиевич Лапин.

Советский продюсер и картинка на экспорт

Лев Королев действительно создал современный, по западному образцу, рабочий главк. Тогда, кстати, у нас появилось слово «продюсер», собственно, и должность эта появилась на телевидении. Это в 1970-е годы! Главк был по тем временам достаточно большой, человек двести. Мы занимались производством хроники для зарубежных стран, съемками совместных фильмов, масштабными проектами (в частности, Олимпиадой-80). Что интересно, мы в те годы снимали много фильмов на религиозную тематику. Интерес был большой к этой теме, в частности на Западе. И данная сфера была очень малодоступна для съемок. Ведь тогда ещедействовал запрет ЦК партии: чтобы в кадре не было ни одного креста, ни одного попа. А на экспорт у нас тогда всеснималось, образно говоря, «в полный рост», все Лавры, всё-всё-всё цветное, красивое. Для Запада снимали,старались. Поэтому когда время подошло и мы стали с церковью «мириться», спасибо товарищу Горбачеву, а у нас вдруг откуда-то появилось столько всего, что все как-то даже присели. Люди увидели себя абсолютно с иной стороны.

Альтернатива «седым и лысым»

В 1985 году Лев Королев перешел на новую работу и у нас долгое время не было начальника. Рассматривались разные кандидатуры, среди них были и политические обозреватели, и международники, и маститые корреспонденты. Сергей Георгиевич не торопился с назначением преемника Королева.

Лев Андреевич ушел в августе, а в начале октября я прихожу на работу — телефон разрывается. Так случилось, что именно в тот день я опоздал — накануне мы с коллегами позволили себе немного расслабиться. Я нехотя взял трубку, а там Лапин говорит грозным голосом: «Вы это где болтаетесь?» Я изумился: Сергей Георгиевич позвонил лично, не через секретаря. Честно ответил, что «сегодня бес попутал — я опоздал». Сказал как есть, хотя знал, что Лапин — лютый враг расхлябанности. На тот момент я с ним лично мало был знаком, слишком большая дистанция разделяла нас. «Сколько вам нужно времени, чтобы добраться до Пятницкой?» А я в Останкино нахожусь. Говорю: «Ну, с учетом пробок… Сейчас машину схвачу и поеду». — «Я вас жду!»

Приезжаю — Сергей Георгиевич сидит смурной.

— Вы на работу вообще когда приходите?

Я ответил, что, как правило, к девяти, «и только сегодня, виноват, снова повторяюсь…»

— Ну ладно. Завтра вам нужно быть на беседе у первого замзава отдела пропаганды ЦК партии товарища Захарова.

— А что там будет, к чему готовиться?

— С вами будут беседовать…

— О чем могут беседовать со мной в ЦК партии?

— Вас рассматривают на должность начальника Главного управления.

Встреча состоялась. Возвращаюсь в Останкино — звонит Сергей Георгиевич: «Вашу кандидатуру одобрили, будем официально входить в ЦК». Инициатива о моем назначении исходила от Лапина лично. Мне на тот момент было 40 лет. А претенденты, что лоббировали себя, все были уже лысые и седые. Сергею Георгиевичу импонировало, что я молодой. Думаю, он был уверен и в моей профессиональной состоятельности — 11 лет работы со Львом Королевым. Наверное, имело значение и то, что три года назад я окончил аспирантуру Академии общественных наук при ЦК КПСС.

Незадолго до этого события, летом, Лапина попросили написать статью для сборника АПН, посвященного 10-летию Хельсинки, по нашей так называемой гуманитарной корзине — седьмой главе Заключительного акта Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе. Мне позвонил помощник Лапина Иванов и сказал: «Сергей Георгиевич поручает эту задачу вам, поскольку имеете отношение к внешним сношениям, тема вам близка». Я понимал, что требуется, и, хотя задача не была мне особенно интересна, все оперативно подготовил и сдал. Время идет — ничего не происходит, никаких правок нет, текст на доработку не возвращается. Вскоре выходит сборник и я вижу, что в моей части все слово в слово, ни одной правки. А Лапин, знаете ли, великолепный редактор. О нем сейчас мало что известно, но во время войны он руководил всем политическим вещанием в Радиокомитете. Радиокомитет на тот момент был небольшой — не то, что нынешние организации-гиганты, очень компактный, все было сосредоточено в одном здании. Позже в этом здании на Путинках (Путинковский переулок, недалеко от Пушкинской площади — Прим. Kremlinhill) разместилось АПН, а затем Министерство печати. Сергей Георгиевич работал там с 1943 года, а в 1944 году стал зампредом Всесоюзного радиокомитета — в 32 года.

Лапина провожали цветами

Лапин был не только блестящим редактором, литератором, но и знатоком литературы и особенно поэзии. Он Гейне читал по-немецки наизусть, представляете? При этом образования он практически не успел получить, потому что,когда он учился в институте, его с третьего курса взяли в партийную печать в Ленинграде. Там Сергея Георгиевича заметили и отправили учиться в Высшую партийную школу. Не дав ее толком закончить, Лапина отозвали в Управление пропаганды — тогда был не отдел, а именно управление, и там он занимался радиовещанием. В годы войны Сергей Георгиевич стал главным по всей политической пропаганде на радио. Тогда, собственно, там было два крыла — информация и пропаганда. А какая была информация в годы войны? Левитан, фронтовые сводки. Все остальное вмещало в себя понятие «пропаганда», даже музыкальное вещание. Вот всем этим он и занимался. Пройти через Лапина с материалом без единой правки было практически невозможно. Я думал, в чем же дело, почему не было правок? Неужели Лапин не читал текст? Но он так никогда не делал, да и его подпись на документе стояла. Думаю, что он оценил работу чисто с профессиональной стороны.

Помню, как он приезжал каждый день на работу. В 8 часов утра каждый день он был на месте, здесь же часто и брился… У него была серая заштопанная на локтях кофточка, он брился и разговаривал. Сначала принимал первый отдел с массой шифровок и секретных документов, потом по очереди: управление кадров, партком и главк внешних сношений. Это происходило с восьми до девяти часов, все расписано и строго исполнялось. Затем полдня я проводил в первом отделе, поскольку спецпочты по нашему направлению было особенно много: сколько было советских посольств — почти столько же телеграмм каждый день. Ответные телеграммы — от руки, все печатными буквами, в специальном пронумерованном шифроблокноте. Определенные вопросы внешней политики относятся к гостайне, а это дело нешуточное. Так было в царской России, в СССР, перешло к Российской Федерации и так будет всегда.

Однажды я заметил, что Сергей Георгиевич, разговаривая со мной, что-то рвет. Я набрался смелости и спросил: «Я уже который день вижу, как вы рвете бумаги». Он ответил:«Стол чищу, на пенсию ухожу». А я ему в ответ что-то типа «на кого вы нас оставляете?» А он: «Знаешь, в мае, после первого ленинградского выступления генсека, я понял, что нужно уходить. И в конце месяца подал заявление. Какое-то время его рассматривали, потом начали искать человека. Хорошего парня вам пришлют». В конце декабря 1985 года он ушел на пенсию.

Лапин был единственным председателем госкомитета, который после отставки вышел из парадного подъезда с большим букетом цветов и уехал домой на министерской «Чайке» под номером «11-11» (Лапин в шутку называл номер своей машины «барабанные палочки», как в старинной игре в лото).

В ответе за слово

Сергей Георгиевич выступил на предновогодней рабочей коллегии Госкомитета первым, сообщив что он уходит, и сказал несколько слов, совсем немного. Прежде всего поблагодарил всех работников комитета за многолетнюю совместную работу. Сказал, что «как комитет принял — стулья не двигал, мебель не менял, и людей особенно не менял, с собой никого не привел», так и уходит. Он работал с теми, кто был. Снимал с должностей, назначал, но все это в рабочем порядке. Массовых чисток не было никаких. Он руководил советским телевидением 15 лет — с 1970-го по 1985 год. Дольше него должность только Олег Добродеев занимает, который был назначен председателем ВГТРК 31 января 2000 года указом и.о. президента РФ Владимира Путина, и трудится до сих пор. Он тоже работает в госключе, но все же совершенно по-другому. Председатель Гостелерадио был союзным министром, а у союзных министров как: у кого-то заводы, у кого-то пашни, а у кого-то дивизии. У Лапина и его завод, и его дивизии были прямо за стенами кабинета: многочисленные редакции телевидения и радио, технические службы, аппарат управления, институты, опытно-конструкторские производства и много чего еще. И он был из тех министров, кто за свою работу отвечал не просто каждый день, но каждый час и каждую минуту, причем по всей стране.

Можете себе представить — отвечать за слово, сказанное, например, в Йошкар-Оле? Там за эфирную ошибку, конечно, накажут местные органы власти, но отвечает-то за всепредседатель, в ЦК партии вызовут его как члена Центрального комитета, придется держать ответ. Это какие надо иметь нервы, выдержку, и как надо работать с кадрами, где 80 тысяч сотрудников. Областные комитеты, республиканские комитеты — в союзных республиках была та же структура, это была огромная производственная система…

Запомнились его прощальные слова: «Знаете, о нас много будут говорить потом — о нашем поколении и обо мне, наверное, тоже. Но мы честно служили своему времени. Служили, как могли. И вам я могу от чистого сердца пожелать только одно — чтобы вы так же честно послужили времени вашему».

«Мы хоронили Лапина как действующего министра»

Так сложилось, что в октябре 1990 года мне довелось вести траурную панихиду, когда Лапин скончался. Прощались мы с Сергеем Георгиевичем в Государственном доме радиовещания и звукозаписи на улице Качалова, в нашей «намоленной» первой студии. Сейчас я уже на два года старше Сергея Георгиевича, а в то время он казался мне мудрым старцем… Что мне запомнилось — мы его как действующего министра хоронили, с тем же почетом, с теми же ритуалами. Причем специально к этому не готовились, перед нами не стояла такая задача — так получилось. То есть люди все делали от души, с низким поклоном.

Было много желающих проститься, я вел церемонию и вдруг вижу — в толпе мелькает знакомая голова в белой такой академической шапочке. Я сразу узнал народного артиста СССР Ивана Семеновича Козловского и предоставил ему слово. Он с палочкой подошел к гробу и сказал: «Мне 89 лет, я никуда уже не хожу, но не мог сюда не прийти, чтобы поклониться человеку, столько сделавшему для нашей русской культуры». Это сказал Козловский, человек неслучайный.

Действительно, моя работа более-менее серьезная началась при Лапине, и он меня, можно сказать, благословил. Потом мы, естественно, связь поддерживали. Он присылал открытки с поздравлениями с праздниками, очень теплые, причем писал от руки, на открытках из «Союзпечати». У Лапина была огромная библиотека, а квартира относительно небольшая. Я впервые побывал тампосле его смерти. Мы пришли к Евгении Александровне и спросили, чем можем помочь. Она честно призналась, что Сергей Георгиевич при жизни не давал ей делать ремонт из-за своих книг, «а теперь все рушится, сыпется, и если вы можете помочь как-то освежить…» Мы, естественно, сделали капитальный, такой серьезный ремонт. Книг у Лапина действительно было очень много, они буквально падали на голову — там были полки, на полках другие полки. Это не парадная библиотека была, а рабочая, где всеподбиралось годами, со вкусом и тщательно систематизировалось, а главное — читалось. Тысяч десятькниг у него было, он этим жил.

Когда Сергей Георгиевич бывал за границей — мне об этом рассказывал его зам по технике Генрих Юшкявичус, —он на свои командировочные покупал книги зарубежных русскоязычных издательств. Он и в СССР как член ЦК партии получал множество специальных переводных изданий, но ему этого не хватало. Он приобретал книги и начинал их читать уже в машине. Вот такой был человек.

«Глава Гостелерадио лично отвечал телезрителям на интересные письма»

Я хорошо помню советский период. Конечно, было всякое, и безобразий хватало, но такого социального разрыва, таких ножниц как сейчас, не было и быть не могло. Легально хорошо жил тот руководитель, кто еще и преподавал, выступал в прессе — творческую работу разрешалось совмещать с основной. Что же касается зарплаты, Лапин, например, имея троих детей, не мог себе позволить лишнего. Зимой он ходил в темном, а летом — всветлом костюме. Как и все мы.

Когда Сергей Георгиевич получал свои «депутатские» 150 рублей, то все раздавал девочкам, которые у него работали по обращениям избирателей, в том числе в машинописном бюро. У него была огромная переписка, каждую субботу Лапин приходил к десяти и лично занимался почтой, надиктовывая ответы. Делал он это в свободном стиле, литературно: «Я приглашаю вас подумать, взглянуть на проблему под таким-то углом…» 

Сейчас в это сложно поверить, но председатель Гостелерадио С.Г. Лапин действительно лично отвечал зрителям и слушателям, жертвуя на это всю субботу. Не на все, конечно, но на интересные письма он всегда отвечал лично.

Честный партиец в мундире на все пуговицы

На смену Сергею Георгиевичу Лапину в 1985 году пришел новый председатель Гостелерадио — Александр Никифорович Аксенов. Раньше он был послом в Польше, а до этого — председателем Совмина Белоруссии. Аксенов был машеровцем — он был первым, кто приехал на место автопроисшествия, в котором погиб первый секретарь ЦК Компартии Белоруссии Петр Машеров, и все увидел своими глазами до того, как там кто-то прикоснулся к этому делу. Потом по традиции партийной его направили из Белоруссии в Польшу послом. Это о нем Лапин сказал «хороший парень».

В комсомольские годы Аксенов был начальником Михаила Горбачева — был секретарем ЦК ВЛКСМ, вел сельскую молодежь и ДОСААФ. Кстати, он был избран секретарем ЦК комсомола вместе с Николаем Николаевичем Месяцевым, который до Лапина был председателем Гостелерадио СССР. Оба были комсомольцами, фронтовиками. После войны все секретари ЦК комсомола были вчерашние фронтовики, кроме Александра Шелепина. Он не был на фронте, но был в обороне Москвы. Остальные были израненными фронтовиками, настоящими.

Когда Аксенов был секретарем ЦК ВЛКСМ, в Ставрополе он обратил внимание на молодого перспективного секретаря крайкома комсомола Михаила Горбачева. И начал его «двигать». На семинары приглашал опытом делиться, о звеньях безнарядных, например, рассказывать. Комсомол большой, а мест на трибуне мало…

Спустя несколько лет в Польше проходил официальный визит нового генсека Горбачева. На приеме в посольстве, когда официальная часть завершилась и в зале остались только посольские сотрудники, Михаил Сергеевич обнял Аксенова и сказал: «Я хочу, чтобы вы все знали, что Александр Никифорович мой друг и учитель». В том плане, что, мол, берегите и имейте в виду, что это мой человек. Мне об этом посол Юрий Кашлев рассказывал.

Через некоторое время, перед очередным пленумом ЦК Аксенова вызвали в Москву. Его принял Горбачев, который поделился своими планами убрать Гейдара Алиева на этом пленуме, он был первым зампредом Совмина, который вел, в частности, телевидение, образование, печать. «Мы хотим на это место тебя. Давай-ка сдавай дела и приезжай в Москву», — сказал ему Михаил Сергеевич. Александр Никифорович провел прощальный прием, сжег мосты, приехал в Москву, как и просил Горбачев, перед пленумом. Пленум проходит — ничего не происходит, все на месте. Горбачев его не принимает. Аксенова принял в итоге второй человек в партии Егор Лигачев и сказал: «Понимаешь, Саш, какая произошла накладка, — не сковырнули мы Алиева, не получилось. Не хватило Михаилу Сергеевичу пороху в пороховницах. Но ничего, мы все равно чуть позже его сковырнем. А ты пока посиди, Москву посмотри, посмотри вакансии — вот уходит Лапин, мы ищем замену. Давай туда? Это ненадолго, всего два-три месяца нужно подождать». Александр Никифорович согласился. Куда ему было деваться?

Аксенов был честным партийцем, который, когда надо было просто взять слово, произносил речь, как песню, про то «как нам завещал великий Ленин». Он был хорошим человеком, замечательным, с юмором. Но он был в мундире на все пуговицы, и это не всем нравилось. Наверноепоэтому он продержался на посту председателя Гостелерадио три с половиной года, с 1985-го по 1989-й. Раиса Максимовна не раз говорила Горбачеву, что Аксенова надо менять: «Такие люди кругом — яркие, интересные, открытые, и тут такая белая ворона и телевидение скучное».

Семейный подряд в Кремле и замечания Раисы Максимовны

Вспоминаю, как готовился первый визит Горбачева в США. Из всех компаний, которые сделали запрос на интервью с Михаилом Сергеевичем, мы выбрали NBC. Интервью у Горбачева брал Том Брокау — в то время самый яркий телевизионный интервьюер. Съемки состоялись в конце ноября, в субботу. Тогда были ПТС и генераторы на колесах, это сейчас одного портативного устройства достаточно… Мы поехали в Кремль: Аксенов, наша съемочная группа, начальник телецентра Игорь Ершов и ребята, которые техникой занимались. Все происходило на так называемой высоте (неофициальное название помещений для работы генерального секретаря в 1-м корпусе Кремля — Прим. Kremlinhill), на четвертом этаже.

Мы приехали пораньше, входим и глазам своим не верим: по полу ползают четыре мужика, и это были не рабочие сцены, не охрана, а чиновники партии — завотделом ЦК партии Альберт Власов, управляющий делами Николай Кручина и еще двое такого же уровня. И знай себе ухлопывают новый ковер. 

Как оказалось, кабинет отделали специально к интервью, это же первое интервью американцам, опыта никакого не было, но хотелось все сделать получше. В какой-то момент пришла Раиса Максимовна и все забраковала: «Что это за цыганщина? Немедленно все заменить — мебель и ковры нужны другие и, кстати, почему здесь нет ни одной книжки? Мы что, не читаем что ли?!» И перед нашим приходом как раз принесли новый ковер, заносили мебель — сначала была темного оттенка, но ее пришлось заменить на светлую, типа карельской березы.

Принесли коробки с книгами, рассовали по полкам, ковер утоптали. Взгляд упал на подставку микрофона — она была темной, под цвет первого варианта мебели. Все командуют, и никто ее не убирает. В итоге приходит дядя Вася в синем халате с отверткой и говорит: «Она же была белая, надо было так и оставить!» Сцена: большие начальники стоят и вожделенно наблюдают, как дядя Вася при помощи отвертки и пары выражений решает проблему. Это было смешно. Когда видишь такие сценки, многое понимаешь о власти.

Съемки шли долго, часа два, потом американцев проводили, обменялись сувенирами, фотографиями, остались одни. Михаил Сергеевич говорит: «А теперь давайте отмотаем всю пленку и с начала посмотрим». И нас позвали, мы же с телевидения. Мы сели на стулья, расставленные вдоль стен, а Михаил Сергеевич — в центре, на том же месте, где интервью давал. Отсмотрели, по-моему, час с лишним, и вдруг открывается дверь — входит Раиса Максимовна в темно-лиловом бархатном маленьком платье, садится рядом с Михаилом Сергеевичем и начинает на пальце ноги туфелькой болтать. Говорит: «Ну и что вы тут делаете? Почему без меня?» Михаил Сергеевич изменился просто как лицедей в театре: «Раиса Максимовна, мы тут с группой товарищей смотрим сделанную работу…» — «А меня почему не позвали? Давайте-ка отмотаем на начало».

Были и комментарии Раисы Максимовны. Например, спрашивает корреспондент Михаила Сергеевича: «Кого из американских авторов вы любите?» А он, поскольку не был готов к этому вопросу, сказал: «Хемингуэя!» Раиса Максимовна его пожурила:

— Михаил Сергеевич, ну ты бы хоть не врал — ты же Хемингуэя никогда в руки не брал!

— Раиса Максимовна, ну что же вы так…

— Да ладно, все свои!

И она неоднократно по ходу просмотра его обрывала, комментируя. Лучше бы она, конечно, этого не делала.

Старший брат слушает

После съемок в Кремле мы с Александром Никифоровичем вернулись в Гостелерадио на Пятницкую. Я спросил: «Александр Никифорович, это же ужас какой-то — кто страной-то руководить будет? Она?» Он перепугался, схватил меня за руку и потащил в комнату отдыха, в туалет. Включил там все краны, говорит: «Никому этого больше не говори. Понял? Молчи, а то голову оторвут».

И рассказал мне, как у него, председателя Совмина Республики Белоруссии, в кабинете висела люстра, и каждый месяц из Москвы приезжал человек ее чинить, лампочки менять. А чекисты местные, которые москвичей не очень любили, говорили: «Ты там поосторожнее — они снова лампочки меняют…» Я говорю: «Не может такого быть, кому надо нас слушать-то?» — «Кому надо — тот слушает. Старший брат слушает».

Конечно, все понимали, что, видя на экране супругу Михаила Сергеевича в таких количествах, народ раздражался. Все всё понимали. И мы неоднократно об этом говорили — и я на своем уровне, и новый председатель Гостелерадио Михаил Федорович Ненашев на своем, — что в России такое не проходит. Но когда задача поставлена, еенадо решать, — по-другому мы не могли.

После «утаптывания ковра» и комментариев Раисы Максимовны я понял, что это серьезная проблема. Когда она вошла, Горбачев изменился, нимб власти куда-то исчез. Я видел такие, знаете, влюбленные глаза — маслины, он весь был в порыве открытости к ней и желания приятно сделать, мягко говоря. Она себя совершенно иначе вела — туфелькой болтала и очень игриво делала ему замечания: «Ты врешь, Михаил Сергеевич!» Он к ней на вы, она к нему — на ты. «Ты и книг никаких не читал. Сколько раз я их тебе на тумбочку клала, — ты же их даже не открываешь!» И все это в присутствии чужих людей.

Тело Ленина

Однажды мы с Александром Никифоровичем Аксеновым поехали в Хельсинки на международное мероприятие Интервидения, жили в гостинице в зеленом пригороде и в лифте прочитали, что в отеле есть сауна, работающая круглосуточно. Я говорю: «Александр Никифорович, давайте махнем?» И после заседания пошли — никого нет, только мы вдвоем. Знаете, я видел раненых, но такое изувеченное тело я увидел впервые. Я сейчас вспоминаю — меня дрожь берет. Одной лодыжки у него не было совсем, ее миной вырвало, а по спине автоматная очередь, четыре дырки, еще осколочные ранения — всего восемь ран.

Александр Никифорович пошел на фронт добровольцем, под Сталинград. Он говорил, что «в том, что убьют, не было сомнений, должны убить», но его беспокоили два момента — успеть закопать комсомольский билет, чтобы фашистам не достался, и второе — чтобы кто-нибудь ему успел глаза закрыть. Потому что, говорил, «страшно было на войне ходить по убитым, которые замерзли, а их глаза голубые смотрят в небо».

Однажды он рассказал мне, как после войны ходил на костылях, первое время учительствовал. У Аксенова был любимый литературный герой Павка Корчагин, и в какой-то момент он решил — «чем я хуже Павки?» Шел поезд — бросил под него костыли, как-то дополз до дома и больше на костыли не вставал. Вот такой мужик был.

Раиса Максимовна не смогла «сковырнуть» Аксенова, а режиссер Марк Захаров смог. Он выступал в программе «Взгляд» у Володи Мукусева, где сказал, что пора бы Ленина вынести из Мавзолея. А через два дня состоялся пленум ЦК. Можете себе представить: сидят наши бонзы партийные, и вдруг слышат такое — вынести Ленина из Мавзолея. Это же святая святых! Александра Никифоровича вызвали на трибуну, потребовали отчета. А когда вся эта братва сидит вместе, они друг перед другом начинают состязаться, кто злее, кто принципиальнее…Гнобили-гнобили Аксенова, он и сказал, что «этот случай мы разберем на коллегии, дадим ему партийную оценку». Эта реплика всех еще больше возмутила. Фактически ответом на нее стала команда «распни его!» С должности Александра Никифоровича на пленуме не сняли, дали возможность уйти по собственному желанию, что он и сделал.

Женская программа

Аксенову пообещали подобрать другую работу, он просидел дома месяца три, но никакой альтернативы ему не предложили. Тогда он как член ЦК написал заявление на имя Горбачева — попросил у него разрешения на переезд обратно, в Минск, на постоянное место жительства. Честно говоря, думал, что генсек письмо прочитает, вспомнит и подумает: ну, елки-палки, как же мы о нем забыли? Но нет. Вместо этого ему дня через три позвонил зам Кручины и поинтересовался, куда прислать грузчиков и машину, чтобы помочь перевезти вещи. И Александр Никифорович все понял — он больше Горбачеву не нужен. Уехал в Минск и жил там в большом почете — белорусы машеровцев любят. И правильно любят.

Кстати, в период, когда телевидение возглавлял Аксенов и генеральный секретарь выезжал за рубеж, было две программы: основная и «женская», за которую отвечал Георгий Пряхин. Сначала он делал это как заместитель заведующего отделом пропаганды ЦК, а потом уже как помощник Горбачева. Ему помогал Виталий Гусенков, референт президента СССР, который занимался делами Раисы Максимовны. Борьба зачастую шла нешуточная, потому что были разные соображения относительно регламента. Периодически от нас требовали все, что снято, полностью выдавать на экран. (Весь блок о зарубежном визите Горбачева монтировался нами на месте и принимался помощниками генсека. Москва не имела права редактировать материал). 

Телевизионное руководство считало, что не может вторая программа быть больше, ярче и интереснее, чем первая. «Валентин, что хочешь делай, но Раисы опять много!» За счет «брака технического» удавалось сокращать «женскую» часть.

Знали, что потом за это накажут, но это потом. И действительно наказывали дисциплинарно. Всем давали, например, премию, а тебе нет.

Совестливый человек во главе советского ТВ

От нового главы Гостелерадио Михаила Федоровича Ненашева наверху ждали, что он придет и все возьмет в руки. В том понимании, что жестко наведет порядок. Он не любил телевидения и этого не скрывал. Он — издатель, человек печатного слова, ему понятнее гранки, черный фломастер, редактирование. Но он честно совершенно вникал в производство и несколько раз на заседании Политбюро высказывался на тему, что «вы все ждете от телевидения того, чего нет в жизни». Мы так не можем: что в жизни, то и на телевидении. Это был его основной тезис.

Уходя он сказал, а потом и написал в одной из своих книг, что он на телевидении сделал меньше, чем хотел, но больше, чем мог. Вот такой парадокс. Сделать он реально почти ничего не успел —дал некоторую свободу редакциям, дал им право хозяйственной деятельности, право вести договорную работу. А заметный след в публицистике и в художественном вещании оставить он не успел — времени не было и денег не было в то время. Но он честно совершенно пытался все это и познать, и взять в руки, так как он это понимал. Совестливый был человек, застенчивый, интроверт.

Кроме того, на период его работы пришелся целый ряд событий, которые он довольно болезненно переживал. Например, помните события в Баку (в ночь на 20 января 1990 года Советская армия взяла штурмом Баку. Эта скорбная дата вошла в историю азербайджанского народа как «чёрный январь». В результате той операции были убиты и ранены сотни невинных людей разных национальностей и вероисповеданий — Прим. Kremlinhill)? Ведь тогда в Останкино со стороны пруда пришло около 10 000 московских азербайджанцев. Была демонстрация в центре Москвы, а потом они стали двигаться в нашу сторону — милиция нам об этом сообщала, что они их сопровождают, но сделать ничего не могут, потому что это масса людей. Мы сидели втроем: Ненашев, его первый зам Решетов, и я, и кому-то надо было идти с ними встречаться. Ну, и я как самый молодой пошел. Было жутковато, у меня за спиной стеклянные стены Останкино и пара молоденьких милиционеров. У нас в то время и забора еще не было — он появился позже, при Егоре Яковлеве.

Море голов, кругом зеленые и черные стяги. Настроение истеричное, и в первых рядах наиболее готовые к бою люди. Я очень хорошо запомнил одну деталь — они все кричали, и казалось, что у всех были золотые зубы. Я еще имел неосторожность, не зная, как к ним обратиться, сказать «братья и сестры». Что тут случилось — «ах, мы братья и сестры, а нас убивают и режут в Баку?!» 

Из них самые, как я их называю «боевая часть», рвали дубленки дорогие на груди, бросались на колени под ноги, с кулаками, кричали: «Сейчас мы всё возьмем штурмом, всё разнесем!» Ну, что делать? Толпа есть толпа, сметут запросто. Я увидел два-три интеллигентных лица, они ко мне подошли, я спросил: «Ваши требования какие? Давайте подумаем, что делать».— «Мы хотим поговорить с руководством комитета».

Такие лет по шестьдесят люди, седовласые. Видимо, научные сотрудники или творческие. Они отличались от основной массы. Проводил троих в здание. Михаил Федорович их принял. Беседа прошла на нерве и уходя они сказали: «Имейте в виду, что мы вас всех знаем, нам известно, где вы живете, и, если вы не сделаете того, о чем мы просим, мы тут всё разнесем и вас найдем…»

Дело не в угрозах, а в том, что действительно надо было что-то делать. Мы дали сюжет в программу «Время». Программа начиналась, шли титры кровавые, с текущей кровью. Сюжет был достаточно большой, по-моему, его делал Олег Добродеев, на тот момент отчаянный парень такой. Это сейчас он большой начальник, а тогда он и в Чечню летал несколько раз, и в Баку был в сложные времена, и в Тбилиси.

Я рассказал один эпизод, а всего-то их было достаточно много за полтора года. И главное, что все Ненашеву тыкали: «Ты должен навести порядок, когда ты наведешь порядок?!» На каждом заседании ЦК буквально это происходило.

Парень на длинном поводке

После Михаила Федоровича Ненашева на пост председателя Гостелерадио был назначен Леонид Петрович Кравченко. Он был исконно телевизионным человеком, работал заместителем главного редактора по Москве и Московской области, это была его высшая точка роста на ТВ в то время. Потом он пошел в газеты: сначала главным редактором в «Строительную», потом в «Труд». Причем «Труд» при нем стал одной из самых читаемых газет. А в 1985 году ушел Мамедов — тогда полным ходом шла борьба с алкоголизмом, а Энвер Назимович, к сожалению, был к этому причастен и попал на раздачу. С ним то же самое произошло — его не сняли, учли все его заслуги, что он реальный фронтовик, герой разведки, участник Нюрнбергского процесса, девять орденов. И он тоже ушел на пенсию сам. Его сняли, конечно, но не забыли. С 1985-гопо 2005 год он работал советником в РИА «Новости» (в свое время молодой руководитель СовинформбюроЭ.Мамедов принимал активное участие в создании АПН). 

А на его место прислали Кравченко — пришел такой добрый молодец, прямо с плаката строителя коммунизма. Высокий, прямой. В ладном светлом костюме, чуб седой, улыбка обворожительная. Женщины млели, мужчины завидовали. Он лихо взялся, потому что знал телевидение, не терял связи с ним.

С ним было интересно, и он много сделал в ранний перестроечный период. Его прислали под замену Лапина, первым замом. Потом неожиданно назначили Аксенова, а Кравченко у него остался первым замом. А ведь он уже целый месяц готовился возглавить комитет! Естественно, что отношения между Аксеновым и Кравченко были непростыми, ведь оба знали эту историю. Однажды вызывает Аксенова Лигачев, второй человек в ЦК партии, и говорит: «Ты этого парня молодого на длинном поводке не держи — укорачивай!» — «А что такое?» — «Он у нас здесь по этажам ходит, прямо тебя не поливает, но в разговорах сетует на трудности в работе и отсутствие личной свободы действий». Мне все это рассказывал сам Аксенов, когда был на пенсии, — я не раз навещал его в больнице. Когда погиб генеральный директор ТАСС Сергей Лосев, на его место назначили Леонида Кравченко. Аксенов не возражал.

Комсомольский утренник в ЦК партии

В начале 1990-х ЦК партии стал каким-то несолидным, скукоженным. Я вспоминаю один характерный для того времени случай. Июль 1991 года. Кравченко не было — он в тот день был в Лондоне по делам хоккея как председатель Федерации СССР. На заседание Секретариата ЦК партии пошел я в качестве первого зама. По центру зала — стол для заседаний, в углу — трибуна, а вдоль окон — стулья с откидными столиками для приглашенных руководителей основных СМИ: газет «Правда», «Известия», «Советская Россия», ТАСС, АПН и Гостелерадио.

Доклад делала Галя Семенова — секретарь ЦК партии, в недавнем прошлом — комсомольский работник. Зал небольшой, народу мало. Она взошла на трибуну, маленькая женщина, но голосистая, выступила с пафосным докладом, рассчитанным на целый стадион. Это было очень смешно. Тема была такая — «Задачи партии по работе с женским движением». На улицах уже очень горячо, все расшатывается, «революционеры», можно сказать, на подступах, а в прохладном зале — кучка «типичных» советских женщин с косичками, в тюбетейках и других национальных уборах обсуждают свои проблемы. Вел заседание первый и единственный заместитель генерального секретаря партии Владимир Ивашко, который без конца травил анекдоты. Рядом со мной сидел главный редактор «Советской России» Валентин Чикин, и я спросил его, трезвый ли Ивашко. Валентин меня успокоил: «Ты здесь в первый раз, еще не привык, а Ивашко всегда травит анекдоты». Кроме Семеновой там были и другие комсомольцы: Александр Дзасохов, Петр Лучинский…Меня, помню, долго не покидало ощущение комсомольского утренника.

День «на грани смерти»

Вспоминая памятные события августа 1991 года, я мысленно прокручиваю утро 19-го, когда у нас была летучка. Ее вел, естественно, Кравченко, который ночь не спал, ночь у него была боевая. Он был в ГКЧП, где получил всю информацию. Потом он передал ее в ТАСС и привез к нам на телевидение. Он выглядел очень уставшим. Во-первых, он ясно дал понять, что речь идет не о болезни Горбачева, что сейчас необходимо, чтобы «Михаил Сергеевич отдохнул». Леонид Петрович дал нам кое-какие команды общечеловеческого плана, например, быть осторожнее. Но эфирных поручений не было.

Закончилась летучка, я оставил всех, кто занимается информацией и московскую редакцию, сказал, что из заявления ГКЧП ничего непонятно. А люди ждут разъяснений — что же будет-то?! Никто ничего не понимал. Поэтому нам необходимо было добыть какие-то комментарии. Мы весь день звонили по всем телефонам.Сначала нам говорили «позже, позже», а потом сообщили, что будет пресс-конференция с участием членов ГКЧП, и там вы все услышите. День был очень трудный, было много событий, которые сейчас кажутся смешными и незначительными. А тот день мы провели просто на гранижизни и смерти, грубо говоря.

Вечером я не собирался идти на программу «Время» — понимал, что мне как человеку это не нужно. Долг долгом, но есть же еще и инстинкт самосохранения. Мне позвонил мой друг, главный редактор программы «Время» Ольвар Какучая и сказал: 

— Валь, а кто сегодня будет принимать программу «Время»?

— Как кто? Конечно, Кравченко!

— А он уехал на дачу.

— Не может быть!

— Ну, он ночь не спал и поехал поспать на дачу.

Меня это смутило: поехать спать, да еще и на дачу?! Позже я узнал, что в этот день его пасынок уезжал поступать в военное училище во Львов, и Кравченко обещал жене быть дома. В своей книге «Как я был телевизионным камикадзе», описывая события 1991 года, Леонид Петрович написал: «А потом последовал репортаж, сделанный Медведевым с моего разрешения». Это не соответствует действительности. Кравченко в это время был на даче. Это невероятно сложно комментировать и невозможно понять. Тем более, что я знал Кравченко — он каждый день допоздна был на работе, ведь ему начинали звонить после программы «Время». И Горбачев ему звонил, и Раиса Максимовна, и другие начальники. Он действительно много времени проводил на работе.

В то время и программа «Время» длинная была,заканчивалась в десять. Потом начинались звонки — мало было «спасибо», все больше «доколе», — что это не показали, это плохо показали, и так далее. Затем продолжались какие-то внутренние дела, параллельно шел разбор полетов, и Кравченко раньше 23:30 не уезжал, а очень часто и позже. Бывало, что и оставался на работе до утра: спать не ложился и работал чуть ли не до рассвета. Например, когда были телемосты с Америкой.

Когда нужно было отдохнуть, у него была комфортабельная комната отдыха с постелью, душем, диваном — со всем, что нужно. Можно два-три часа отдохнуть, даже в дневное время, и ты снова огурец. А туттакие дела, а ты едешь отдыхать, да еще и не просто домой, а на дачу! И он же знал прекрасно, что будут искать, интересоваться.

Я думаю, что, когда он посмотрел тракт с пресс-конференции членов ГКЧП, до эфира еще, у него опустились руки. Наверняка подумал, что это подстава — эти ребята ничего не сделают, они очень зависят от обстоятельств. Бессильные, безвольные… Лажа полная.

Из всего того, что нам корреспонденты с мест прислали — и Кравчук, и Снегур, и вся Прибалтика, — мы увидели, что все отмежевываются от ГКЧП, то есть поддержки нет. Кравчук сказал, что на Украине предприятия работают, урожай собирают, народ занимается делом. Оценку не дал, но подтвердил, что там все спокойно. Мирча Снегур, президент Республики Молдова, резко против выступил. Прибалты, естественно, тоже. Ну, то есть ни одного слова поддержки. Ленту из-за рубежа поручил Сергею Горячеву — попросил его внимательно все посмотреть и найти что-то весомое, «но не то, что кто-то что-то сказал, а с объяснением позиции». Через полчаса Сергей приходит и говорит: «Нет ничего в поддержку, кругом резкое неприятие и плохие слова, которые цитировать нельзя. Я говорю: «Ну, раз нет — давай это, как есть, так и есть». Он говорит: «А что со мной потом будет?» Я отвечаю: «Ты работу работаешь, у тебя другого материала не было. А давать или не давать — это мы решаем».

Прошла верстка, остро необходим был материал о событиях в Москве, добыть его было очень сложно. Для того чтобы выйти на улицу с камерой, нужно чтобы в заявке не было слов «военные», «армия на улице». Мы назвали «Зарисовки, Москва». Часы тикают, программа «Время» уже началась, а московского блока все нет! Вдруг по режиссерской связи радостный крик: «Медведев Москву привез!» Мы пошли прямо в монтажную, нас было трое, включая полковника из пятого управления КГБ Володю Кулиша, мне его дали в помощники за три месяца до событий. Он сам видел материал Медведева, отлично понимал, что он полностью против ГКЧП, и ничего не предпринял, никуда не звонил, не вмешивался в работу. Мы отсмотрели материал на монтажном столе — не видели только последней склейки, где рабочий ЗИЛа смотрит в камеру и говорит, что «мы с дневной смены, и ребята с других смен придут тоже». Не было у нас Ельцина на танке — Медведев его не снял, поздно приехал. Я говорю: «Давайте стырим у CNN?» — «Ты что, они потом нас разорят, штрафы будут!» Я говорю, что по правилам Евровидения, а они все Евровидение, до двух минут мы имеем право взять актуальный материал, а этот материал — актуальней некуда. Потом нас все равно простят. Брать с нас штраф в этот день ни у кого рука не поднимется. Ну, слепили сюжет на скорую руку и тут же дали в эфир. Руки дрожали — время горит.

Невыполненный приказ

Еще до программы «Время», часов в 19, мне позвонил по вертушке министр внутренних дел СССР, член ГКЧП Борис Карлович Пуго. Он сказал, что сейчас по ленинградскому телевидению, по Пятому каналу, с заявлением выступит мэр Ленинграда Анатолий Собчак — не в поддержку, а в оппозицию, и важно, чтобы это на Москву не пошло. Я звоню первому замминистра связи Анатолию Иванову, генерал-полковнику (связь — дело военное), объясняю ситуацию. Он говорит: 

— В письменном виде приказ есть?

— Нет.

— Что в указе ГКЧП написано?

— Пресекается деятельность всех телеканалов, кроме «Гостелерадио».

— А ленинградское телевидение — часть «Гостелерадио»?

— Да, официально — часть.

— Не делай ничего. Пусть Пуго сам берет кусачки и ползет в Ленинград. Я ничего делать не буду, и ты ничего не делай.

В приемной дежурил Гриша Ратнер, хороший мужик, старый телевизионщик, буквоед. Я говорю: «Гриш, минут через 40 можешь меня с Ленинградом соединить?» Он смотрит на меня и говорит: «Я прямо сейчас могу соединить!» — «Сейчас не надо». Он с круглыми глазами ушел, не понимая, что происходит, но через 40 минут соединил. Первый заместитель председателя Ленинградского телерадиокомитета Сенин взял трубку. Я говорю: 

— Где Петров (председатель — Прим. Kremlinhill)?

— В студии с Собчаком.

— Эфир уже идет?

— Идет.

— Как у вас ситуация, как в коллективе настроения?

— Все нормально, все в порядке.

То есть я в Ленинград звонил, звонок зафиксирован, мы о чем-то говорили. Через пять минут после эфира мне позвонил Пуго: «Вы нарушили предписания, это грубая ошибка и вы за это будете нести ответственность. Я понял, что у вас не телевидение, а решето, и вы действовали осознанно». — «Борис Карлович, мы принимали решение вместе, нас тут пять человек. Это общее решение, иначе нельзя, понимаете? Через пять минут то же самое придет в Москву от западных агентств, и мы окажемся в луже. Кто мы такие тогда?» Ну, он ответил, что завтра разберемся.

Пистолет в сейфе

После программы «Время» звонков было не счесть. Звонили все: опять Пуго, потом Дзасохов, Шенин… Помню, Юра Прокофьев, руководитель Московской городской партийной организации, возмущался: «Как вам не стыдно: каких-то бомжей собрали и выдали их за работников ЗИЛа! У нас такие митинги проходят в поддержку — это надо показывать». Я ответил: «Сейчас уже поздно, но ты пришли адреса, где митинги, мы завтра камеру пришлем, все снимем. Будет событие — будет камера». Никто не позвонил. Это сейчас я рассказываю так спокойно, а тогда ночь была очень насыщенная, не то что бессонная — о сне и речи не было. Когда все закончилось, мы вышли из АСК-3, это новый корпус, который называют «олимпийским», дождик накрапывает… 

И мне Кулиш говорит: «Валентин Валентинович, у меня «маленькая» (т.е. четвертинка) есть. Вы уже не зампред, а я не полковник, сегодняшний день нам никто не простит, — давайте выпьем?» — «Ну, давай!»

Мы выпили, и он стал собираться домой. Вдруг говорит: «Мне сейчас на метро ехать. Можно я у вас пистолет оставлю?» — «Конечно». И мы убрали его пистолет в сейф рядом с моим.

«У вас будет хорошая крыша»

27 августа состоялось общее собрание коллектива со сцецтрансляцией по всем этажам, со свободным доступом к микрофону, трибуне. Зал вмещал 800 человек, а набилось в него, наверное, тысячи полторы. Организовал собрание политобозреватель программы «Время», депутат Саша Тихомиров, тогда сторонник Ельцина. Собрание было задумано как своеобразная чистка, катарсис, чтобы от всего освободиться и начать новую жизнь. Но это не совсем получилось, потому что зал его не принял.

Зато на собрании выступила одна дама, которую мы знали хорошо, но не знали, чем она занимается в политическом плане. Она представилась как руководитель секции партии «Демвыбор» в Гостелерадио. Она сказала: «Мы что, за это боролись — чтобы вы пришли и нас учили жить? Мы здесь все это выстроили давно, без вас…» Короче, освистали ведущего.

В самом начале я взял слово, сказал, что поскольку Кравченко снят с поста, а я его первый зам и несу полную ответственность, я тоже считаю необходимым подать в отставку. Сказал небольшую пламенную речь, за которую мне, кстати, и сейчас не стыдно, — я ведь все предвидел, как ни странно. И вышел из зала.

Тогда уже я знал, что приходит Егор Яковлев. Собрание еще не знало, и я прямо с трибуны сказал, что имя вы скоро узнаете, но это будет человек из нашего мира, который знает нашу работу, много лет был нашим автором. «Он стопроцентный демократ, и для вас это будет хорошая крыша», — примерно так я и сказал. Собрание подавляющим большинством голосов отклонило мою отставку, но утром я все равно отправил с офицером фельдсвязи заявление на имя Горбачева об увольнении.

«Двуглавое» время

Член ближайшего окружения Горбачева, «архитектор гласности» Александр Николаевич Яковлев привез к нам Егора Яковлева знакомиться где-то в конце августа. Вся коллегия собралась. Он представил его, сказал чуть окая, что «Егор человек хороший, справедливый, разберется во всем… а то тут некоторые начали уже психовать, заявления кидать… Так не надо — работать надо!» И на меня посмотрел.

1 сентября Егор вышел на работу, а его почти никто не знает… Предыстория была такая. Горбачев сватал на это место Эдуарда Сагалаева и уже даже объявил ему об этом. И в какой-то день он пригласил его на беседу, чтобы поговорить о назначении. Я знаю об этом со слов Александра Николаевича. «А мне нужно было что-то у Горбачева уточнить, — вспоминал Яковлев, — я прихожу в приемную, смотрю, а там Сагалаев сидит. Я захожу: 

— Михаил Сергеевич, а что тут Сагалаев делает?

— Да вот, смотрю его на работу.

— Послушайте, мы же договорились, что обойдемся «без шпаны». Зачем вы это делаете? Нужен достойный человек, которого все примут, и ельцинский клан не будет возражать».

Это время было такое «двуглавое», когда уже и Кремль поделили, два крыла появилось. В одном Ельцин сидел с аппаратом, он уже взял власть серьезную после Фороса. Горбачев у себя сидел, все шаги дублировались, согласования были нужны с Ельциным.

— Да, действительно. Я об этом не подумал. А кого ты предлагаешь?

— Егора. Хороший человек, к нам хорошо относится, перестроечник.

— А он пойдет?

— Вы скажете — пойдет.

— А что же с Сагалаевым делать, я его уже позвал?

— А вы это поручите Егору, пусть он разбирается».

Так появился Яковлев и не появился Сагалаев. Почему я об этом сказал, потому что Яковлев сразу же ликвидировал должность первого зампреда, а у нас их было два — Толя Тупикин по радио, и я. Считается, что телевидение «главнее» радио, поэтому на хозяйстве Кравченко оставлял меня. Яковлев ликвидировал эти две должности и ввел должности трех генеральных директоров: генеральный директор по телевидению, по радиовещанию, и по международной деятельности. По радиовещанию остался Тупикин, а на телевидение пришел Сагалаев. Я —генеральный директор по международной деятельности и вещанию на заграницу.

Яковлев никого из троицы первым не делал — за себя оставлял нас по очереди. Ему не хотелось иметь самого главного зама, поэтому придумал такую конфигурацию, это была его политика. А линейные замы (семь человек) остались на своих местах. Через год я от него ушел в отставку прямо на коллегии — сказал, что «больше работать с вами не могу, не считаю это приемлемым». Он потом приезжал ко мне с бутылкой: давайте мириться, мы делаем общее дело… Я ему сказал: «Я, может, и сожалею о том, что принял такое решение, но точно не передумаю. Потому что слово уже сказано». Так я ушел в отставку, внештатно работал на «Маяке», в московской редакции, писал, прекрасно себя чувствовал и никуда больше не собирался, ни в какие администрации.

«Работать надо!»

Мы сидели на кухне с нашим техническим гением Валентином Хлебниковым. Писали концепцию образовательного телевидения, «пили чай», но аккуратно, когда вдруг раздался прерывистый телефонный звонок, типа междугороднего. Звонили с коммутатора правительства и соединили с Геннадием Петелиным, руководителем секретариата Черномырдина. Он поинтересовался:

— Как у вас завтра со временем?

— Я свободный человек.

— Вы не могли бы к нам завтра вечером подъехать на Старую площадь (после назначения В. Черномырдина на пост премьера правительство и он сам работали на Старой площади в 1992–1994 годы — Прим. Kremlinhill)? Премьер хочет с вами познакомиться.

Я приехал, сижу в приемной Виктора Степановича Черномырдина. Часов в девять из кабинета выходит Квасов, глава аппарата правительства, с красными от усталости глазами и с кипой подписанных документов. Я неудачно пошутил: «Глазки-то какие красные у вас». А он: «Не от пьянки, не думай. Пашу тут сутками».

Захожу. Виктор Степанович говорит:

— Расскажи мне про ваше телевидение.

— Сколько у меня времени?

— Да ты говори, я тебя остановлю, когда надо.

Я рассчитал примерно на полчаса, больше — неприлично. Говорю-говорю, а он зажигается, задает вопросы. Потом к нему уже стал периодически заходить помощник, чтобы напомнить, что еще полная приемная. Утром Черномырдин собирался в Звездный. «Виктор Степанович, там военные сидят, там академик, волнуются — пора…». А он ему: «Иди!» А я как соловей разливаюсь — в то время хорошо говорил.

В какой-то момент, думаю: пора — надо ставить точку. Он нажимает кнопку: «Квасов, готовь постановление правительства о назначении Лазуткина первым зампредом». А я уволен, погоны сорваны, шпага сломана, я не понимаю, что происходит. Говорю: 

— Виктор Степанович, там уже есть первый зампред.

Он сказал крепкое слово и снова нажал кнопку:

— Квасов, готовь еще одно постановление — о введении на Гостелерадио должности еще одного первого зама.

— Виктор Степанович, я не понимаю, что происходит…— говорю я.

— Работать надо! Там прислали дурака (он другое слово сказал) депутата, он таких дел наворочает. Ему надо помочь не наворочать.

— Это вы меня на войну посылаете? Он же в порядке — он в вертикали этой президентской, а я, получается, откуда пришел?

— От правительства. Приступай.

«Как назначили — так и снимем»

Утром я приезжаю в Останкино. Я Вячеслава Брагина знал, говорю ему, что вот такая ситуация. А он: «Я ничего не знаю, мне никто о вас ничего не говорил». Ну, нет так нет. Я поехал в Теплый Стан, где жил в то время, сижу, что-то делаю. Проходит дня три. Звонок. Мне говорят:

— Валентин Валентинович, мы звоним вам по вертушке вашей, а вы не подходите. Вы заболели, вы где?

— Как где? Дома. Меня не пустили, Брагин сказал, что он обо мне ничего не знает, он не в курсе дел.

— Все он знает — дурака валяет. Ну, ничего, сейчас мы ему с нарочным «прутик» пошлем, чтобы он знал.

Брагин мне тут же перезвонил — приезжайте. А у него уже был парень, который выполнял эти функции. И получается, что к должности меня Брагин допустил, но работать не давал, я был как советник высшей категории. Все полномочия у того остались. Подсказать, посоветовать — это пожалуйста, но руками ничего не трогай. Проходит какое-то время, и Брагин решил наделить меня функциями первого зама — видно предшественник не потянул. Брагин работал-то меньше года, а дел наделал будь здоров. Он ни разу не был ни в одной студии, ни в одной редакции, только давал команды. И на чем мы с ним крупно разошлись — на том, что он работу строил для одной партии.

«Мы беспартийное телевидение, вы же нас губите — вы все бросаете на одну партию, и остальным не занимаетесь. Это же политика, так нельзя!» — «Мне видней!»

Потом вышла в телеэфир эта пресловутая передача «Встреча нового политического года», провальная полностью. Он думал, что она будет встречена на ура, а она провалилась. Там вышел Жириновский на первый план — помните? А потом был штурм Останкино. После штурма Останкино команда Брагина сидела и думала: кого из них чем наградят, кому Героя дадут, кому ордена. Но в какой-то момент ему просто позвонили и сообщили, что он снят с работы. Знаю, что мою кандидатуру рассматривали на это место. И не только рассматривали — кое-кто и поздравить с назначением успел. Мне позвонил Владимир Шумейко, в начале 1990-х годов — один из близких сподвижников Ельцина: «Я тебя поздравляю, ты назначен, давай — рули!» После него — Сосковец тоже поздравил.

А мне, честно говоря, в одно ухо влетело — в другое вылетело: дел было в этот день до черта, в Останкино еще гарью пахло после пожара, бардак был жуткий, работы невпроворот, да еще пятница… Сказали и сказали. А вечером ко мне заходит Борис Непомнящий, шеф программы «Время», с факсом в руках и говорит: «Лучше сам читай». А там распоряжение Ельцина об освобождении от должности меня и Буркова, это был Герой Советского Союза, десантник, советник президента Ельцина, сейчас он монах — отец Киприан. Потом я узнал, что это сделал Гайдар. Его послали в Венгрию на похороны одного из их вождей. И он за напутствием пришел к Борису Николаевичу — узнать, что передать венгерским товарищам. В приемной он узнал о моем назначении и со всей большевистской прямотой заявил Ельцину, что я его (Ельцина) ярый противник и что Брагину работать не давал, устраивая всякие каверзы. Более того — Брагина ведь своим указом Александр Руцкой снял, а меня назначил председателем РГТРК «Останкино». В общем дегтя не пожалел, выступил по полной и «завел деда». Мне об этом Коржаков рассказал. Ельцин нажал кнопку: «Отзовите указ по Лазуткину из рассылки и принесите мне. Как назначили — так и снимем». Порвал документ и бросил в урну.

Нехорошая пленка

С Борисом Николаевичем Ельциным я встречался неоднократно, в том числе при очень пикантных обстоятельствах. Помню, как-то мне позвонил Михаил Федорович Ненашев и сообщил: «Сейчас Ельцин приедет отсматривать пленку — пленка нехорошая, как он в Америке чудил (9-17 сентября 1990 народный депутат СССР Б. Ельцин находился с неофициальным визитом в США— Прим. Kremlinhill). Ты у нас международник — поприсутствуй на просмотре, чтобы он себя одиноко не чувствовал». Пришлось собираться в Останкино. Я был на Пятницкой, в первом отделе. Заметался — у меня даже галстука не было, у Борьки Семенова позаимствовал.

Вхожу в председательский кабинет, а они уже на месте: Ельцин и его помощник Лев Суханов. 

Дали пленку — Ельцин сидит, кряхтит: «Как же это так… надо все это рубить». Потом хватает вертушку, звонит Ненашеву: «Ну, вы же честный человек, уралец, мужик, как же вы можете такую гадость давать —это нечестно. Я вас прошу, сделайте так, чтобы материал был сбалансирован. Там же были и хорошие моменты, яркие выступления. Если вы не можете эту гадость не показывать, покажите встык и хорошие моменты».

Тот пообещал.

Я позвонил в Вашингтон нашему корреспонденту Боре Калягину — там ночь-полночь, бужу его и говорю: «Надо срочно запросить у америкосов все, что связано с визитом Ельцина, и желательно с позитивными комментариями». — «Все понял, добуду».

Проходит два дня — Борис присылает нам три здоровенные бобины BCN, видео с шести основных телеканалов США. Ребята отсматривают, а там то же самое, только еще и комментарии ужасные американцев. Они все взахлеб: «Он пьяный!» Ничего хорошего из этого не взять — все одно к одному.

Звонит Лев Суханов:

— Как там наши дела?

— Приезжайте, сами можете отсмотреть. Материал в аппаратной, ребята отсматривают, но все, что мы уже увидели, показывать нельзя. Это еще хуже, потому что там американцы сами комментируют происходящее.

— Вы просто не хотите.

Я ответил, что мы все — и Ненашев, и я — понимаем, насколько все это важно, и стараемся смягчить эту ситуацию.

— Да знаю я, как вы стараетесь! — и говорит нам непечатные слова, причем не по правительственному телефону.

Это была моя первая встреча с Ельциным. Были и другие, больше проходные встречи, но он всегда узнавал меня: «А, мой крестный отец, телевизионный».

Во главе ФСТР

Когда меня сняли с должности первого зама у Брагина, Виктор Степанович Черномырдин был на охоте — он после тех событий сразу уехал. А потом вернулся, узнал, что меня сняли, и пошел к Борису Николаевичу. Сказал ему, что меня оклеветали, что я человек честный и надежный. Привел убедительные факты. Ельцин понял, что его подставили:«Ну, ладно. Как исправить-то?»

Шумейко подготовил указ о создании ФСТР — Федеральной службы телевидения и радиовещания. Это был первый орган управления телевидением после Союза. Указ появился неожиданно, никто из нас о нем не знал и не привлекался к разработке. И прямо в этом указе меня назначили первым замом к Александру Николаевичу Яковлеву — председателю ФСТР. Он меня знал и не возражал.

Через полтора года — новый поворот. Идет программа «Время», показывают Бориса Николаевича. Он выходит к прессе, рассказывает о своих встречах и говорит: «Сегодня Александр Николаевич ушел заниматься партийным строительством (с 1995 года Яковлев стал председателем Российской партии социальной демократии — Прим. Kremlinhill). Ну, раз он хочет, мы не стали препятствовать. А на его место я назначил Валентина Лазуткина. У меня раньше были к нему вопросы (он это прямо в камеру сказал), но я не злопамятный — он все там знает, на телевидении, пусть работает». Чем я ему насолил, какие у него ко мне вопросы — непонятно.

В кадре за его спиной стоял Михаил Барсуков, директор ФСБ — у того лицо вытянулось. Решение о назначении появилось в ходе беседы Ельцина с Черномырдиным, они ни с кем не советовались, не согласовывались. Указ появился сразу.

Это была пятница. Поздно вечером мне домой позвонил начальник охраны Ельцина Александр Коржаков и сказалзапинаясь: «Валентин Валентинович, тебя назначили, а с нами не согласовали. Нам поручили провести профилактическую беседу с тобой. Ждем тебя в понедельник в 10 часов утра в 14-м корпусе». А я болел, простудился. В понедельник с температурой собрался, приехал, сижу в приемной. А там уже Борис Березовскийпьет воду, ест какие-то бутерброды. Видимо, он был там частым гостем, поэтому уже все было отработано. Потом вошли Михаил Барсуков, Павел Бородин и Олег Сосковец.

Допрос с пристрастием

Когда они вошли в кабинет, выглянул Коржаков (на плече у него висела портупея — видимо, чтобы страшнее было) и пригласил Березовского. Минут через пять пригласили и меня. Беседу вел Барсуков, как самый грозный из всей компании. И началось: «Вас назначили, с нами не посоветовались, а у нас к вам масса вопросов».

Я говорю: «Давайте, задавайте». Спокойно. Я еще болею к тому же. 

— Вот ваши друзья Иосиф Кобзон, Борис Громов, вы еще и с НТВ дружите… Когда мы пытались их взять, вы звонили Добродееву, спрашивали, чем можно помочь.

— А что вы хотели — тогда сообщение было какое, что речь идет о вооруженном нападении, что там действуют бандиты. Не было ни слова о том, что это служба охраны президента. Конечно, я позвонил Добродееву.

— Нет-нет, у вас связи с Гусинским…

А я с ним даже незнаком, честное слово. С Кобзоном я знаком с «Красной гвоздики», с комсомола, и не считаю нужным рвать отношения. Зюганова я тоже знаю тысячу лет, но я же не в партии Зюганова! У нас с ним хорошие личные отношения. Я его уважаю. С Борисом Громовым тоже тысячу лет знаком, с Афганистана. С Рыжковым Николаем Ивановичем у меня многолетняя дружба. Говорю:

— Я работаю на телевидении и радио, для нас все эти люди — авторы, персонажи реальной общественно-политической жизни. Что, я должен отгородиться от них стеной? Естественно, что возникают отношения, с кем-то теплее, с кем-то отстраненнее. Но они есть, и рвать их только потому, что власть изменилась, я не считаю возможным.

— Да?

— Да!

— В общем, ладно, мы все поняли, работайте пока…

И на Березовского показывают и говорят:

— А Борису вы мешаете.

— Как я ему мешаю?

— А вы против акционирования «Останкино».

— И опять неправда. Я не против акционирования. Я попросил Бориса Абрамовича показать бизнес-план и рассказать, как будет функционировать компания. Я же знаю, что такое Останкино, и понимаю, сколько нужно, образно говоря, ежедневно дров в топку грузить, чтобы не остывала. Откуда возьмется счастье материальное? Как иначе-то?

Тут Березовский заверещал: «У нас все-все готово, завтра же вам предоставлю все расчеты». Ни завтра, ни потом он ничего не представил. Думаю, потому, что ничего у него и не было. Короче, указ об ОРТ так без моей визы и вышел…

Много было таких эпизодов — я сам иногда их прокручиваю, когда не спится. Всего вспомнить — жизни не хватит.

«Полезный человек в чужом лагере»

В 1993-94 годах, когда шла активная возня, связанная с акционированием «Останкино», как-то вечером ко мне в рабочий кабинет зашел хороший знакомый. Назовем его Г. Пришел и говорит:

— Валь, у тебя есть что-нибудь выпить?

— Каждый международник всегда имеет запас спиртного.

Разлил, выпили. Он говорит:

— Валь, вот ты выступаешь против акционирования…Зачем?

— Да так нашу компанию по миру пустят…

— Понимаешь, вот ты в Теплом стане, у Окружной живешь, в подъезде, поди, лампочки нет, однажды шмякнут тебя обрезком ржавой трубы и виновных не найдут. А наутро «Московский комсомолец» напишет о том, как в подъезде собственного дома был убит зампред такой-то…Версия тут же будет дана с таким подтекстом, что всему виной коррупция, рекламные дела. Представляешь, тебя уже нет, несчастная семья, сказать правду некому. И что?

— Неужели все так серьезно?

— Да, Валь. Это серьезно.

— Ты сам пришел, или тебя попросили?

— Считай, что сам. Считай так.

Это был как холодный душ для меня — я увидел ситуацию с другой стороны. А для меня это просто было рутиной.

Тогда акционирование всеми силами поддерживал главный стратег перестройки Александр Николаевич Яковлев. Он его лоббировал, это было его главной задачей, ради которой он пришел в Останкино. Позже в своей автобиографической книге «Омут памяти» он написал, что жалеет, что связался с акционированием, и вообще понял, что телевидение — не его дело. Осознал, что эти годы были зря потраченными. Он же всю жизнь работал в партийном аппарате и одно время был даже завсектором телевидения и радио в ЦК партии, профильным сектором. Он им руководил, но понятия не имел, что это такое и как все устроено. Одно дело писать справки, собирать отчеты и служебные записки и совсем другое — заниматься практической работой. Он полагал, что в Останкино его ждет только почет и уважение.

А когда глава президентской администрации С.А. Филатов «сосватал» его на общегосударственную телерадиокомпанию, то на него уже в первые дни работы в Останкино посыпались многочисленные проблемы этого огромного механизма, вызванные прежде всего хроническим безденежьем. В администрации и правительстве его вдруг перестали слышать. Он попросил денег раз, потом два, и ему четко дали понять, что денег нет и не будет — крутись как хочешь.

Александр Николаевич ведь в 70 лет пришел в Останкино. Конечно, и в этом возрасте можно многое успеть, но новое дело затевать проблематично. Хотя после этого он успел и свою партию основать — либеральной демократии, но она никак себя не проявила и тихо умерла. Он действительно был очень умным человеком и хотел бы, видимо, войти в историю кем-то вроде российского Дэн Сяопина.

Яковлев, кстати, был из фронтового поколения, командир взвода морской пехоты, тяжело раненный на Ленинградском фронте. Погибло четыре краснофлотца вытаскивая его из боя. Об этом эпизоде Владимир Бушин написал статью «Орденоносец Яковлев», которая вошла в сборник публицистики «Честь и бесчестие нации». Прочтя этот очерк, я многое понял, почему и ЦКовские, и телевизионные фронтовики опускали глаза, когда речь заходила о военных заслугах Яковлева.

Что касается слухов, которые распускал Крючков, о том, что Александр Николаевич был завербован ЦРУ, когда проходил стажировку в Колумбийском университете, то это, конечно, не соответствовало действительности. Он не шпионил в пользу Америки, но был, на мой взгляд, полезным человеком, агентом влияния в чужом лагере. Андропов впустил Яковлева в страну, назначил его директором ИМЭМО — Института мировой экономики и международных отношений, но обратно в ЦК не впустил. Я знаю об этом со слов Николая Ивановича Рыжкова. Он вместе с Горбачевым часто бывал у генсека по различным вопросам нашей внешней и внутренней политики.

Однажды Горбачев докладывал о своей поездке в Канаду и в конце беседы, видя хорошее настроение генсека, предложил отозвать Яковлева в страну, сказав, что у него сложилось хорошее впечатление о нашем после и что было бы хорошо использовать его потенциал. Андропов оттянул на себя подтяжки, хлопнул ими и бросил всего два слова: «Пусть сидит!» Потом Горбачев еще заход делал, и генсек в итоге дал согласие на перевод Яковлева, но сказал: «Ладно, только в ЦК я его не пущу! Пусть сидит в ИМЭМО, занимается научной работой, а мы будем за ним наблюдать».

А после смерти Андропова, когда Горбачев стал генеральным секретарем, он сделал все, чтобы Яковлев стал секретарем ЦК, отвечающим за идеологию партии в СМИ, сознательно стремясь подвинуть этого человека поближе к себе. Это, безусловно, о чем-то говорит.

Отказался от госнаграды

В 1993 году я отказался от медали «Защитнику свободной России», которой был награжден за оборону Дома Советов РСФСР в августе 1991 года. Это была первая государственная награда РФ, которую вручали людям, защищавшим конституционный строй страны в период ГКЧП. С тех памятных событий прошло полтора года, и за это время число «защитников Белого дома» выросло многократно. Повторилась известная история с носителями «ленинского бревна» на коммунистическом субботнике в Кремле. Шла некрасивая возня вокруг списков претендентов на награду, зачастую скандальная.

Сразу же, как только вышел указ президента я решил отказаться от этой награды. Было воскресенье, в этот день по Первому каналу шли «Итоги», очень популярные в то время. Я позвонил Олегу Добродееву и попросил зачитать в программе мое заявление. Пусть это было нескромно, но политически важно. Я максимально корректно выразил благодарность президенту, подписавшему указ, общественной организации москвичей, защитивших в дни августовского путча российский Белый дом, «живое кольцо», представившей меня с коллегами из программы «Время» к медали «Защитнику свободной России». Сказал, что за время, истекшее после событий «живое кольцо» многократно увеличилось и медалей всем уже не хватает, поэтому я благодарю и прошу выбрать вместо меня более достойного кандидата.

В понедельник в Останкино приехали Михаил Полторанин, возглавлявший Федеральный информационный центр, и его первый зам Юшенков и вместе с Брагиным устроили мне головомойку. Было сказано, в частности, что я плюнул в душу президенту, что своим заявлением начал кампанию отказов от медали. Онипотребовали, чтобы я отозвал заявление. Ответил им, что никуда я не плевал, что шаг этот вызван моим неприятием героизации участников гражданского сопротивления, вносящего раскол в жизнь общества, и что отзывать заявление я не буду. С тем и разошлись.

К 1000-летию Крещения Руси народ увидел себя верующим

Когда страна готовилась к празднованию 1000-летия Крещения Руси, нам было поручено подготовить международную телекартинку со всех мероприятий — их было много — для зарубежья. Был тогда соответствующий запрос Запада. Я очень плотно работал с владыкой Питиримом, а послушником у него был Георгий Шевкунов, ныне Псковский митрополит Тихон (с тех пор мы дружим).

Подготовили огромную трансляцию на зарубеж и могли всю эту картинку дать и нашей аудитории, если бы была команда. Так и получилось — опомнились в самый последний момент, а у нас уже все готово. И мы настолько емко и ярко показали эти торжества при огромном стечении народа и в Москве, и в Киеве, и в Троице-Сергиевой лавре — причем самим себе — то есть народ увидел крупным планом то, что никогда не показывали. Это была реальная трансляция событий, от А до Я, четыре дня подряд. Народ увидел себя верующим — лица молящихся, храмы, службы. Мы этого никогда раньше не показывали.

Многие вопросы в те времена решались коллегиально, на партийном уровне. Есть такая книжка толстая, которая называется «В Политбюро ЦК КПСС…», она составлена по материалам записей помощников генерального секретаря ЦК, потом президента СССР — Анатолия Черняева, Георгия Шахназарова и секретаря ЦК, члена Политбюро Вадима Медведева. И вот ее листаешь и понимаешь, как решения принимались. Это не стенографический отчет, но все равно видно, какой объем работы был и какие проблемыобсуждались. Действительно, многие вопросы решали сообща, в том числе и такой непростой для партии, как план подготовки празднования 1000-летия Крещения Руси.

Восток — дело тонкое!

В 1982-89 годах я отвечал за работу с Афганистаном. Мы для них создали новое телевидение и радио, там работали наши советники, наши ребята. Многие журналисты и технический персонал Афганского телевидения и радио обучались в СССР, в основном в республиках Средней Азии. Оттуда же получали теле- и радиоматериалы о счастливой жизни советского Востока, в большом количестве.

В ЦК НДПА идеологией руководил Сулейман Лаек. Знаете, очень интересно было наблюдать за тем, как люди меняются: те, что были сначала, и те, что появились позже — это были люди как будто из двух разных стран. Первым председателем Афганского телевидения и радио при президенте Тараки был Гулам Хайдар Расули. Он учился в СССР и защитил в МГУ кандидатскую по творчеству Айни. Хорошо знал русский. Интеллигентный, сильно продвинутый человек. После аминовского переворота его убрали, а назначили парчамовского партийца. Он был полной противоположностью Расули, но преданным лично Амину. А потом пришло новое поколение, кармалевское, халькисты, которые афишировали свою просоветскость. За время правления Бабрака Кармаля сменилось четыре председателя Афганского телевидения и радио. Судьбы их мне не известны.

Самым сильным и самым интересным политиком, не просоветским, но надежным, был Мохаммад Наджибулла, бывший руководитель афганской секретной полиции, возглавивший страну после Кармаля. Он даже вел себя как будто не афганец, не совсем восточный человек — был другой масти. Но его окружали разные люди: и соратники, и попутчики, и затаившиеся противники.

Афганское телевидение мы создавали по образу и подобию нашего. И принесли туда все те несовершенства, которые были у нас. Я восемь лет наблюдал Афганистан, но не сказал бы, что страна сильно менялась. Объекты новые строились, достраивались, но образ жизни совершенно не менялся — это Восток. Днем человек может тебя чаем поить, расположить к себе, как добрый сказочник, добрый дедушка с бородой, а чуть стемнеет, и он тебе нож в бок с большим удовольствием. Мы думали, что знаем их, понимаем…

Мой друг, генерал Леонид Иванович Шершнев, еще подполковником Туркестанского округа входил в Афганистан на первом танке, а потом был в Главпуре начальником 7-го управления, занимался спецпропагандой и отвечал за работу с местным населением. Однажды он написал для генсека ЦК партии своеобразную инструкцию о том, как работать в Афганистане — поднял все документы с басмаческих времен и всю схему перенес на современность. И все совпало. Я помогал ему в подготовке записки вместе с профессором АОН при ЦК КПСС Игорем Андреевым. Генерал Шершнев создавал агитационные отряды, которые передавали населению продукты, муку, воду, оказывали медицинскую помощь, а параллельно вели пропагандистскую работу. Кажется, все элементарно, но эту работу надо было организовать и вести кому-то, чтобы перевернуть сознание. Все боялись выйти «за дувал». А он пошел в народ на БТРах с солдатами — с продовольствием, муллой и лекарем, а не только с лекциями. Его служебная записка содержала также конкретные предложения по методам работы с разными группами населения Афганистана.

Этой записке дали ход, но в результате нашего друга чуть не сняли с работы. У генсека был помощник по вопросам идеологии, науки и культуры Вадим Андреевич Печенев, его уже нет, он был хорошим человеком, крупным философом. Он-то эту записку и раздраконил с марксистских позиций. А написана она была с этнических позиций. Это все-таки разные вещи. На записке Леонида Ивановича, хранящейся в архиве, стоит резолюция генерального секретаря ЦК КПСС К.Черненко: «Шершнева не трогать. Пусть работает». Но вскоре Константин Устинович нас покинул и генерала Шершнева «с почетом задвинули».

Сделать красиво и красиво заработать

Когда мы планировали проведение летних Олимпийских игр 1980 года в Москве, мы готовились принять весь мир. Но из-за вторжения СССР в Афганистан в декабре 1979 года московская Олимпиада подверглась бойкоту со стороны США и некоторых западных и исламских государств, поэтому все эти мощности работали на 20% своих возможностей. Если бы не солдаты, переодетые в гражданское, то кто бы там был на трибунах? Разные были мероприятия на Олимпиаде, но той массовости и красоты, к которым мы были готовы, к сожалению, не получилось.

Именно поэтому потом и возникла идея проводить Игры доброй воли — чтобы освободиться от политики. Их инициатором был Тед Тернер — американский бизнесмен, медиамагнат и основатель круглосуточного новостного канала CNN. Мы эти Игры вместе с ним придумали и делали.

Он крутой бизнесмен, все рассматривал через призму прибыли. Нам хотелось думать, что он все от чистого сердца так красиво хочет сделать. Да, действительно, он хотел сделать красиво, но и красиво заработать.

Своих денег он, конечно, не вкладывал никаких. Но и не заработал. По крайней мере, много. Потому что главное, что в спорте приносит доход, — телевизионные права на трансляцию, это дорого. Однако внимание телевидения к этому международному спортивному мероприятию оставалось на неизменно низком уровне — наши Игры просто не брал никто из крутых телекомпаний.

А самым сложным телевизионным мероприятием в моей карьере стал визит Рональда Рейгана в Москву.

Визит Рейгана и слух про импотенцию

Визит президента США, да еще и Рейгана, в Москву в то время — это было немыслимо. Повеяло окончанием холодной войны, ожидались коренные подвижки в международной жизни. Не было телекомпании, которая не была бы заинтересована снять что-то свое, причем это казалось не только освещения, но и преддверия. Поэтому год до этого визита мы буквально разрывались на части:каждый день у нас было две-три делегации западных компаний, у каждой из которых был свой план. И каждая держала свой план в секрете.

Переговоры с западниками шли непрерывным потоком, и моя задача была не проколоться, никого не перепутать, не проговориться, что мы вчера о чем-то договорились. Мы все это с честью выдержали. Что касается масштаба, вся гостиница «Россия» была отдана под международный пресс-центр советско-американской встречи в верхах.

Впервые в страну были привезены спутниковые антенны-тарелки. До этого визита все шло через нас, через техцентрОстанкино, ничего через спутники не передавалось. С восточной стороны у «России» были расставлены тарелки для передачи телерепортажей через американские спутники связи. Наличие огромного количества иностранцев естественно привлекло внимание московских таксистов и леваков.

Подъехать к гостинице было невозможно —кавалькада автомобилей, охота на пассажиров… На каждую летучку к нам в штаб в «Россию» приезжал Николай Мыриков, генерал-лейтенант милиции, гроза московских гаишников, но и он был бессилен перед этим таксистским роем. И мы придумали решение: запустили через нашего водителя Леву Гуревича, по прозвищу «Бельмондо», слух, что эти тарелки лишают мужского достоинства за раз. Просто немного постоишь — и все, прощай любовь… Всех как ветром сдуло, разъехались и больше не приезжали. Смешно, но ведь сработало!

Когда завершился визит Рейгана, мне не хотелось ни пить, ни есть, ни курить. Я сидел и думал: «Неужели мы это сделали?» Потому что сделать это было нереально. Ведь надо было не просто принять и людей разместить, но и всем организовать техническую поддержку. У нас не было ни такого количества техники, ни такого количества операций. Но мы справились. В Москву стянули областные передвижные телестанции, кто мог своим ходом доехать. Людей тоже вызвали… Это была такая школа, и мы впервые почувствовали свои возможности — что можем покрыть большие мероприятия. К нам приехал весь мир… Не было телекомпании, которая бы здесь не была.

До Рейгана к нам приезжал только один американский президент — Никсон. Он был у нас дважды: в 1959 году приезжал, будучи вице-президентом, чтобы договориться о визите первого секретаря ЦК КПСС Никиты Хрущева в США. А в 1972 году, при Брежневе, он приехал уже в статусе президента. Спустя год состоялся первый и единственный визит Брежнева в США. А Рейган приехал в 1988 году. И Советский Союз при Брежневе — это одна модель Советского Союза, а при Горбачеве — совершенно другой мир уже. Советские зрители увидели репортажи о встречах Рейгана в Московском университете, с советскими деятелями культуры, о заключительной пресс-конференции. Особое внимание СМИ привлекла первая в истории прогулка американского президента по Красной площади.

За хорошую работу во время визита Рейгана нас премировали. А госнаграды в то время просто так не раздавали, по крайней мере в нашем цеху. За Олимпиады давали, за пятилетки, за спецзадания, за космос. За космосдаже в указы космического ведомства вписывали, давали места для наших корреспондентов.

Космические телемосты и народная дипломатия

Телемосты как публичный телевизионный формат придумал Иосиф Гольдин — гений, визионер, инопланетянин. Работать с ним было трудно, но очень увлекательно. Самый первый телемост был джазовый. Он был пробным. Потом пошли общественные — это была народная дипломатия, их вел Владимир Познер. Тогда не было никаких кастингов. Нам был нужен шоумен, но у нас не было таких. А у Познера была и школа, и органика американская. Нам нужен был такой. К тому же он владел американским, именно американским языком. Он ведь по папе американец, по маме француз. У меня есть масса фотографий с Познером, и у него везде одинаковая улыбка, приклеенная такая. Собственно, за эту улыбку его, в частности, и взяли.

А чуть позже, когда крупнейшая американская телекомпания ABC предложила нам сделать уже серьезные телемосты, тематические погружения, где очень сложные темы поднимались — вопросы взаимной безопасности и разоружения, сокращения военного бюджета двух стран, проблемы региональных конфликтов, прав человека, охраны окружающей среды, освоения космического пространства(сейчас даже страшно себе представить, что можно такой телемост провести) — американцы сами попросили дать человека профессорского склада. Отстранили Познера, на что он страшно обиделся.

Кандидатуру Леонида Золотаревского — одного из основателей программы «Время», который длительное время проработал военным корреспондентом Гостелерадио СССР в Афганистане, американцы одобрили — вот это то, что нужно! У него тоже был свободный американский язык. Седой такой денди. Все тематические мосты между Верховным Советом СССР и Конгрессом США он провел.

Дошло до того, что он входил в здание американского Конгресса без пропуска — ему полицейские отдавали честь. Это в Америке, где сто пропусков. Вот такой шик себе позволяли американцы.

Мне больше нравились серьезные мосты, потому что там политика творилась. Там сидели реальные конгрессмены, которые на наших глазах превращались из надутых янки в нормальных людей. Сначала садились с шорами, а потом преображались. И с нашей стороны тоже люди были отнюдь не случайные — не просто депутаты, а, например, Маршал Советского Союза Сергей Федорович Ахромеев, Георгий Маркович Корниенко — первый заместитель министра иностранных дел СССР, академики, известные политики…

В прошлом году меня во время интервью на радио спросили: «Как вы думаете, вот сейчас такого уровня телемост мог бы состояться?» Я ответил, что нет, это невозможно. О чем говорить? Нет общественного запроса.

«Богатые тоже плачут», или сувениры для Коржакова

В 1992 году на волне успеха мексиканского телесериала «Богатые тоже плачут» к нам приехала исполнительница главной роли Вероника Кастро. Самое смешное, что на момент показа у нас денег не было, и мы выменяли этот сериал у бразильской телекомпании Globo по бартеру, чтобы заткнуть дыры в эфире. О таком успехе никто и не мечтал, это не предполагалось. А получилось так, что люди работу останавливали, чтобы посмотреть новую серию. Сериал имел большой успех, и Егор Яковлев пригласил популярную мексиканскую киноактрису в Москву. Я занимался организацией ее визита.

Мы встречали ее в Шереметьево. Встречающих была масса: и из Останкино, и всякие СОДовские, киношные люди там тоже нарисовались. Меня научили испанскому приветствию: «Буэнос диас, донья Вероника!» Я учил французский, испанского не знал.

Вероника оказалась такая маленькая — мимо пройдет и не заметишь. А на экране она такая секси… 

Вероника возила с собой огромное количество сувениров — сомбреро и пончо — все дешевенькое, но яркое.

Актрису должен был встретить Ельцин — ей об этом уже сообщили, но он запил, и принял Веронику госсекретарь России Геннадий Бурбулис. Прием проходил в резиденции президента в Кремле. Все было с помпой, чуть ли не гвардейцы были при дверях. Когда мы вышли на улицу провожать Веронику, остановились у Спасских ворот.

Вдруг бежит какой-то охранник с кобурой под мышкой, потный: «Срочно нужен сувенир Коржакову!» Но наша гостья уже все раздала! А мужик в панике: «Я не могу вернуться без подарка!» А у переводчика в машине был его комплект сувениров. Он говорит: «Я сейчас принесу…» Его выпустили без пропуска, «скорее-скорее». Он принес сомбреро, и охранник гордо понес эту шляпу Коржакову.

Коржаков был неплохой парень. Последний раз мы с ним общались года два назад. Он мне книгу подарил с автографом. Как-то встречались в районе трех вокзалов, не помню, как улица называется, офис такой — здание с отдельным входом, с длинной лестницей. Называется «Скворечник». Мы там обедали — по две сосиски и макароны — все очень скромно.

Работа с западниками «без подлянки»

В 1975 году я стал заместителем начальника ГУВС, сохраняя за собой должность заведующего — редактора отдела, в 1985 году стал начальником этого управления. Моей главной задачей как руководителя была работа по реализации обширных международных связей Гостелерадио, организация и контроль подготовки программ для зарубежных стран и совместных программ с ихтелевизионными и радиовещательными компаниями. Когда я в начале 1991 года сдавал ГУВС, уходя в первые замы, в Главке было около 500 человек, а в Центральном аппарате Гостелерадио — 400. Мы считались производственным аппаратом. Наши ребята менялись в ходе контактной работы с инокомпаниями. Мы очень многое взяли у них в плане формы и приемов работы, операторской в частности. Мы многому учились у них, а они, кстати, охотно учились у нас. Без подлянки, без попыток как-то на нас влиять.

В годы перестройки, вот за эти пять лет, никого из западников не могу упрекнуть — они шли к нам с открытой душой. Конечно, там работали спецслужбы, мы об этом знали. И в каждой американской группе, разумеется, был так называемый спецчеловек. И они очень любили по стране ездить и брать пробы воды, почвы. Потому что спутник читает общую картину, а нужно же еще к местности привязать. Сбор информации всегда шел. И у меня было шесть замов на последнем этапе, потому что объем работы был большой, и из них пять было из спецслужб. Даже один из них был контр-адмирал из ГРУ. И всем хватало работы, хорошие были ребята. Главное было — пресечь. Не то, что в офисной работе найти что-то «солененькое», а вот именно контрразведка. Один из них был, царствие ему небесное, старый полковник, герой войны, на японском театре он воевал. Более доброго человека я не встречал. Такой, знаете, Хлеб из «Синей птицы». Толстый, уютный, любил выпить. Его звали Петр Степанович — мы звали его Петр Стаканович. Он любил посидеть, потравить байки, но работу свою знал — асс такой… Замечательный был человек. И никогда никаких рассказов о каких-то подвигах: спросишь, а он: «Ну да, куда-то ехали, потом что-то получилось». Или пробросит: «Это когда я был резидентом в Сьерра-Леоне что ли…»

Закон Примакова

В моем архиве немало фотографий с Евгением Примаковым. Мы знакомы очень давно, у нас были общие друзья. Вспоминаются отдельные эпизоды, связанные с его приходом в «лес» — СВР. Иногда мы встречались на нейтральной территории. Могу сказать, что он был человеком очень постоянным, в дружбе в том числе. Был «закон Примакова»: сначала друзья — потом все остальное. Когда он стал министром иностранных дел, мы началивстречаться чаще по делу. Однажды вместе в театр ходили…

Когда в марте 1998 года сняли Виктора Черномырдина и поменяли состав правительства, меня это не коснулось, потому что по мне был персональный указ Ельцина (ФСТРвходила в состав министерств и ведомств, которые курировал лично президент). А тогда все эти вещи соблюдались. И меня сняли с работы только 7 мая, в День радио, в наш праздник. Готовилась масштабная реформа телевидения, инициированная Михаилом Лесиным, уничтожавшая региональное телевидение. Я выступил против и отказался визировать указ.

Евгений Максимович верил, что он преемник Ельцина — ему так сказали. Периодически давал мне понять, что он непростая фигура.

Однажды он позвонил и сказал: «Я хочу, чтобы ты вернулся в правительство. Завтра на работу выходит Валентина Матвиенко и пригласит тебя на беседу». Я ее тоже знаю давно, еще со времен комсомола, номенклатурная дама. Прошло два дня — звонят из ее приемной, назначили день и час.

Она говорит:

— Евгений Максимович просил с тобой встретиться, тебя ждут в правительстве.

— Это пустое дело!

— Как так?

— Меня снимала администрация президента, и не просто так, а по определенным соображениям. Мне сказали, что «к вам вопросов нет, вы хорошо работаете, но у нас другие планы». Поэтому и освободили. Так что у вас ничего не получится.

— Мы все уладим!

Она позвонила в администрацию, ей там все объяснили. Больше она мне не звонила.

Евгений Максимович позвонил мне где-то через полгода.

— В прошлый раз у нас не вышло, но завтра на совместном заседании правительств Союзного государства Россия — Белоруссия будет обсуждаться вопрос об утверждении председателя Межгосударственной российско-белорусской телерадиокомпании, мы бы хотели тебя там видеть.

— А что это такое? Куда вы меня посылаете?

— Ты что, мне не веришь? За этим проектом большое будущее: мы начнем с Белоруссии, потом все воссоединится… Приходи, или мы больше не друзья! Заседание завтра.

Я пришел. Евгений Максимович сказал пафосную речь о том, что мы предлагаем лучшего на этот пост. Позже, когда он возглавлял в Торгово-промышленную палату, я входил в состав общественного совета. Мы периодически встречались, общались. Во время одной из встреч Примаков подарил мне свою книгу «Ближний Восток» с автографом. Он написал своим мелким бисером: «Валентину Лазуткину на память о совместных делах». Помню, еще мы встретились на приеме, посвященном директору Пушкинского музея Ирине Антоновой. Это была такая клубная, узкая встреча. Вскоре и он ушел, и она тоже умерла. Великое поколение уходит…

Труба пониже да дым пожиже

Многие мои коллеги уносят свои тайны с собой, не оставляют воспоминаний. Наш Мамедов, например, который столько знает, в его голове столько интересного, крутого материала, всегда говорил: «Еще не время». И так до последнего времени. Сейчас он уже лежит, мало с кем общается, больше лежит, но голова светлая! В этом году Энверу Назимовичу исполняется 100 лет. А он-то мог бы столько рассказать! Помню, в какой-то момент он звонил, уточнял какие-то детали — явно над чем-то работал. Но ничего до сих пор не появилось.

Сергей Георгиевич Лапин тоже… Такие события в его жизни были: посол в послевоенной Австрии, в Китае — в разгар культурной революции, и в создании ГДР участвовал — он же был заместителем начальника нашей военной администрации в Германии по политическим вопросам, потом до конца жизни — председателем общества дружбы СССР–ГДР. О его работе в годы Великой Отечественной войны мы с вами уже говорили. Эти люди никаких воспоминаний не оставили и, может, тем самым дали нам пример.

Никого не хочу обидеть, но отдельные книги моих товарищей, которые все-таки взялись писать мемуары, — это «житие мое». Вот этого я точно делать не буду, это не мой формат. Кто я такой, чтобы писать житие мое?!

У меня был французский друг намного старше меня, соратник генерала де Голля Алекс Москович. Очень сложная, легендарная фигура. Вы наверняка о нем слышали. Он после де Голля ушел из политики и написал книгу «Времена клопов». С уходом генерала французские политики измельчали — как говорится, труба пониже да дым пожиже. Сейчас я смотрю на нашу скамейку запасных и понимаю, что пустовато. Где-то, может, и подрастают гиганты, но на подходе что-то не видно…

Записал Дмитрий ВОЛИН

Фото на обложке — © Д. Волин/Кремлевский холм. Страницы истории

При опубликовании материалов портала обязательна гиперссылка на kremlinhill.com!

© Кремлевский холм. Страницы истории, 2018—2023