Михаил Ананьевский: я был первым директором завода, у которого стояла «вертушка»

14 марта исполнилось 110 лет со дня рождения Анатолия Семеновича Дрыгина, крупного партийного и хозяйственного работника, Героя Соцтруда, первого секретаря Вологодского обкома КПСС (сентябрь 1961 — июль 1985), человека, который очень много сделал для развития Вологодской области.

Об Анатолии Семеновиче Дрыгине и его времени мы поговорили с Михаилом Ананьевским, бывшим директором Череповецкого металлургического завода (ныне ПАО «Северсталь»), начальником отдела черной металлургии Госплана СССР, заместителем председателя Госснаба СССР, заслуженным металлургом РСФСР. Так сложилось, что это интервью порталу «Кремлевский холм» стало последним в его жизни. 17 марта 2024 года на 95 году жизни Михаил Григорьевич скончался. Во время нашей последней встречи он был как обычно бодр и доброжелателен, много шутил и проводил исторические параллели, анализировал прошлые события с точки зрения дня сегодняшнего. Несмотря на преклонный возраст, Михаил Ананьевский до последних дней сохранял великолепную память и острый ум. И ему тоже довелось оставить свой след в истории. 

В период руководства Михаила Ананьевского было осуществлено основное строительство металлургических агрегатов по самым современным технологиям, а также впервые в стране освоено производство канатной катанки высшего класса. Тогда же были созданы уникальные предварительно напряженные прокатные клети бесстанинного типа — это стало инновацией в мировой практике. Внедрение новых клетей позволило снизить их металлоемкость и увеличить скорость прокатки, улучшить геометрию и повысить прочность прокатываемых профилей.

За новаторство и разработку принципиально новой системы станов для прокатки профилей высокой точности Ананьевский в 1980 году был удостоен Ленинской премии. По этой технологии построены два прокатных стана в Криворожье и Западной Сибири. При непосредственном руководстве Ананьевского было принято решение о строительстве комплекса доменной печи № 5, были заложены фундаменты Дворца металлургов и санатория в Сочи, выросли сотни домов, несколько школ и детских садов. При нем закончено строительство моста через Шексну, что дало возможность Череповцу шагнуть на левый берег реки.

От судьбы не уйдешь

— Мы познакомились с Анатолием Семеновичем Дрыгиным на заводской партийной конференции, когда избирались члены парткома. Он приехал в сентябре, а в октябре уже состоялась наша конференция по созданию партийного комитета — то есть и месяца не прошло. Я знал, что меня хотят избрать в члены парткома, и мне не больно-то хотелось там работать. Я на тот момент был начальником прокатного отделения в цехе. В перерыве я вышел из зала заседания в надежде, что ускользнул незамеченным, и раз меня нет — меня и не будут избирать. Когда дело дошло до обсуждения моей кандидатуры, Дрыгин возмутился, что меня нет в зале: «Где же Ананьевский? Его, что, нет в зале? Давайте, ищите его». Начали обсуждать следующую кандидатуру и послали за мной. Привели, Анатолий Семенович меня отчитал. Образно говоря, он отвесил мне подзатыльник, и меня избрали заместителем секретаря парткома.

А наша личная встреча произошла чуть позже. Произошло ЧП в мартеновском цехе — рабочие вдруг объявили забастовку. Надо заметить, что когда я приехал в Череповец, город снабжался прекрасно — все основные продукты были в продаже. Череповец снабжался из Ленинграда, а Дрыгин, если не ошибаюсь, при Хрущеве как раз делал успехи в Ленинградском совнархозе. А потом вдруг случился неурожай, в Череповце стало плохо с обеспечением, совсем плохо. И сталевары взбунтовались.

ЧП в мартеновском цехе

Я был тогда заместителем секретаря парткома, Владимир Шивринский — секретарем парткома. Он тогда только что сделал операцию на печени в Ленинграде, а я оставался «на хозяйстве» и, скажу честно, был на тот момент абсолютно несмышленым, — не слышал никогда про забастовки в Советском Союзе и не знал, как действовать в таких ситуациях. И тут такая коллизия. Я позвонил Анатолию Семеновичу Дрыгину, через два часа он уже приехал к нам в мартеновский цех. У нас тогда работало четыре мартеновские печи, это потом удалось «разогнаться» до двенадцати. Мы собрали сталеваров. Дело в том, что бастовали те, кто должен был выйти в вечернюю смену. Работала утренняя смена, а для сдачи в вечернюю печи были в разном состоянии: в одной печи надо было уже выпускать плавку, в другой — продолжалась завалка шифтовых материалов, в третьей — заправка пороги. Иными словами, в разном состоянии печи были, и процесс было не остановить — мартеновскую печь останавливать нельзя.

Дрыгин приехал, сталеваров мы вызывали по одному. Все они говорили приблизительно одно и то же: в столовой ничего нет, в магазинах тоже пустые полки — даже картошки не было. Рыбы в те годы в Череповце было много, но на тот момент пропала и она. В итоге со сталеварами удалось договориться: Анатолий Семенович пообещал все исправить. И правда — приблизительно через месяц в магазинах появились и овощи, и мясные продукты. Все пошло на лад.

Анатолий Семенович был настоящим русским мужиком. Человеком с твердым характером, не пренебрегающим и крепким словцом. Он запросто мог и кулаком по столу стукнуть. Работоспособный, твердый, любую фальшь он чувствовал за версту. Вот такое первое впечатление у меня сложилось. А когда работать вместе стали — все подтвердилось.

Дрыгин встречался с министрами Монтажспецстоя, тяжелого машиностроения как с обычными мужиками. Иногда они ссорились, шумели, спорили, но это все рабочие моменты. Знаю, что генсек ЦК КПСС не имел к Анатолию Семеновичу претензий, с его мнением считался. Пару раз они встречались с Леонидом Ильичом в Москве. Дрыгин мне об этом сам рассказывал — как они беседовали в его комнате отдыха. Брежнев тепло его принимал.

О «кадровой выучке»

Я знал, что Анатолий Семенович вернулся с Великой Отечественной войны командиром полка и после войны работал в Ленинградской области, был секретарем райкома и занимался сельским хозяйством. Надо сказать, что в Вологде до него были совсем неудачные, непрофессиональные кадры — один из Института стали и сплавов, в котором я учился, а он работал заместителем ректора. А потом вдруг неожиданно оказался в Вологде.

С этим человеком у меня был связан неприятный эпизод в институте — он был руководителем комиссии по распределению выпускников на работу. Когда я заканчивал институт, мы с друзьями, а нас было пять человек, договорились всем вместе поехать на завод в Златоуст, на старый завод высококачественных сталей. Мы решили, что если там отработаем и научимся обрабатывать сталь, то из нас получатся отличные специалисты. И вот так сложилось, что четверых моих друзей отправили в Златоуст, а меня не взяли. Две недели комиссия под руководством этого человека меня мурыжила — собирали комиссии, предлагали другие варианты — в Москве, Подмосковье, Туле и даже в Одессе. Был вариант попасть даже в Центральный научно-исследовательский металлургический институт… в общем, куда угодно, только не в Златоуст. Потом надо мной сжалились и дали-таки направление в Златоуст, но на завод Ленина, а не на завод Сталина, где работали мои друзья. Я отказался. Помотали нервы еще, и все-таки дали мне направление на завод имени Сталина! Мы с друзьями воссоединились, и там, в Златоусте, я отработал семь лет.

Когда я приехал в Златоуст после института — меня назначили помощником мастера. Я обошел на блюминге каждую рабочую точку — на каждом рабочем месте поработал по месяцу-полтора: был нагревальщиком металла, работал на выдаче металла, на резке горячего металла, на охлаждении. Потом стал мастером. Когда я приехал в Череповец, стал начальником смены, затем старшим мастером. И кадрами доводилось заниматься, а потом и в партком избрали. Кстати, в период жизни в Златоусте я два года был секретарем комсомольской организации, очень активно работал с молодежью — мы и отдыхать в выходные ездили все вместе, и в Челябинский театр оперы и балета, и в другие театры. Такая интересная работа была!  Мне самому тогда было 23 года, так что мы были на одной волне. Многих ребят я помню до сих пор — у некоторых даже был на свадьбах. Например, у Нюры Большаковой — главного оператора блюминга, у табельщицы Веры — они с мужем переехали в Липецк и я бывал у них в гостях…

У нас была своя кадровая выучка, но в советские времена, я слышал, было распространено такое явление, как анонимки. Ни меня, ни моих коллег и, прежде всего, предыдущего директора Металлургического завода — Владимира Алексеевича Ванчикова это не коснулось: по крайней мере, я не помню, чтобы кого-то исключили из партии по этой причине. И все же важно понимать, что в те времена не все были такими, как Дрыгин.

До Ванчикова директором был Иван Филичкин — совсем никудышный руководитель, — кстати, родственник Брежнева, племянник его жены. Чудной был человек! Жил в гостинице, квартиру брать не стал. До заводоуправления он ходил пешком, приходил часам к десяти. Зайдет в диспетчерскую — посмотрит документы за предыдущий день, оставит задание для рабочих — сталеваров или для прокатчиков, например, — и на этом его работа заканчивалась. Мы этого не понимали: как же так?

Я на тот момент работал начальником шаропрокатного цеха. Мы, новое поколение, вставали в 7 часов утра, в 8 уже были на работе. В диспетчерскую приходим — разбираем подробно работу за минувшие сутки с вызовом начальника цеха по телефону, и так по каждому подразделению, по каждому цеху на заводе. На это уходило часа полтора. Потом проходили совещания внутренние и с Москвой, общественная работа… Ездили в цеха и обязательно на стройку каждый день. Цеха строились беспрерывно, и на стройке каждый день были свои оперативки. Необходимо было быть на каждой, потому что от нас зависела поставка оборудования и документаций.

Филичкина, к слову, потом перевели в Вологодский совнархоз начальником техотдела, а затем в Москву, где специально «под него» создали лабораторию в каком-то НИИ. Так он стал завлабом столичного масштаба.

«Дрыгин был за порядок и справедливость»

Наша работа на металлургическом заводе строилась по двум направлениям — эксплуатация и строительство. Когда я приехал, работали две доменных печи, две мартеновские печи строились. Помню, что первый слиток с нового цеха, с новой печи мы привезли на демонстрацию 7 ноября. А потом доменных печей стало четыре, мартеновских — двенадцать, коксовых батареи было три — стало одиннадцать, построили цеха непрерывный прокатки горячего листа, цех холодный прокатки, отделение оцинкованной и динамной стали. В общем, темпы строительства были нешуточные. Управляющим сначала был Мамлеев, потом его заменили… Помню, как-то в январе — мороз стоял больше двадцати градусов! — в управление позвонил Анатолий Семенович Дрыгин. Управляющего на месте не оказалось — был только я, и Анатолий Семенович пригласил меня в поездку по объектам.

Приехали мы в кислородно-конвертерный цех, а там в будке сидят мужики и рубятся в домино. Это было что-то невообразимое — я вспоминаю и у меня мурашки по коже до сих пор бегут. Он сначала им словесно врезал, а потом переключился на меня. Сейчас я понимаю, что мне надо было сказать, что я за этими людьми по долгу службы не слежу, но я тогда промолчал. Он ведь мог и ещё больше распалиться! Дрыгин был за порядок и справедливость.

Выговор по партийной линии

Помню, я уже был директором, когда из Краснодара пришло письмо в ЦК КПСС от пожилой женщины, которая купила череповецкий эмалированный чайник (мы тогда только запустили производство эмалированной посуды), а он оказался с дефектом. Где этот чайник получил скол — на производстве или во время транспортировки — разбираться не стали. Поскольку чайник череповецкий — вызвали меня и объявили выговор. Я об этом и думать забыл, но в ноябре 1980 года пришлось вспомнить, когда избирали делегатов на XXVI партийный съезд. Я был делегатом XXV съезда, моя кандидатура была предложена и на XXVI съезд. Идет обсуждение и вдруг голос из зала: «Так у него выговор по партийной линии — как же его избирать?»

Спустя пару дней мне по правительственной связи позвонил Анатолий Семенович: «Что же ты мне не сказал, что у тебя выговор?!» — Мне не хотелось вас расстраивать!» Я объяснил ему причину, подробно рассказал, за что мне сделали выговор. — Надо было сразу же мне позвонить! Я бы с ними связался, и мы бы во всем разобрались.

В итоге с меня выговор сняли и избрали на съезд.

Правительственная связь

С тем, как у меня появилась правительственная связь, связана другая история. Заместитель председателя Совмина СССР Николай Александрович Тихонов как-то приехал к нам на завод и изумился: «Михаил Григорьевич, как же так сложилось, что у тебя до сих пор нет правительственной связи? Надо оперативно поставить!»

На тот момент ни у одного директора производства в стране правительственной связи не было. Я был первым директором завода, у которого появилась правительственная связь.

Тихонов дал мне срок — месяц. Когда я начал разбираться, как это сделать, голова пошла кругом — столько было препон, связанных, прежде всего, с КГБ, — за полгода не подступишься, а у меня в запасе всего лишь месяц! Выяснилось, что если дали добро мне провести правительственную связь, то, мало того, что и в горкоме необходимо установить аппараты, так ещё и здание дополнительное «для начинки» необходимо построить, и обеспечить ему охрану.

Встречи с Косыгиным

Вспоминая о времени Анатолия Дрыгина, не могу не вспомнить другую яркую фигуру — председателя Совмина СССР Алексея Николаевича Косыгина. Я и мои коллеги его очень уважали. На совещаниях он был очень лаконичен, краток. Не было такого, чтобы о чем-то договорились на совещании у Косыгина, а задания не выполнили. У его заместителя Николая Александровича Тихонова, да и у любого другого подчиненного такой хватки и такого широкого кругозора, как у него, конечно, не было. 

Алексей Николаевич не был металлургом, он из легкой промышленности. Он никогда не занимался калибрами при прокатке сортовой стали, полуплавками, не знал, сколько нужно дать марганца, сколько   газа, кислорода необходимо мартеновской печи. Этой «кухней» он не владел, но о металлургии у него было представление.

Косыгин приезжал к нам дважды, впервые — в 1965 году. Сразу скажу, что от всех его приездов была практическая польза. Получилось так, что мы приглашали специалистов-металлургов с других заводов в Череповец, как профессионалов. Потому что нам наших было негде и не на чем учить. Люди приезжали семьями, мы давали им вне очереди квартиры. А женам зачастую работать было негде. Моя жена, например, учительница, и ей работа сразу нашлась. Тем же, у кого были менее популярные специальности, трудоустроиться было сложнее.

И мы договорились с Косыгиным о такой схеме: строим, например, коксохимическую батарею — и сразу «прицепляем» к ней другое производство — трикотажные фабрики.  Так мы построили две фабрики.  Одна выпускала прекрасное хлопковое белье, безо всякой синтетики, вторая — ткани, шторы, скатерти. Жены были трудоустроены. Так Косыгин дал добро нашей инициативе включать городские объекты в металлургическое строительство.

К нему в Москву мы тоже ездили — будучи директором Металлургического комбината, я бывал у него на совещаниях дважды. В то время мы договорились с ним о начале строительства санатория в Сочи, только у Магнитки был санаторий на Кавказе, с минеральными водами. Там были невероятные сложности и с КГБ, и с береговой охраной — пришлось добиваться специальных разрешений, согласований.  Но мы все сделали. Как только Косыгин дал согласие — дело пошло. Чтобы добиться этого согласия, пришлось пройти огонь, воду и медные трубы.

Как в Швеции, только лучше

Я неоднократно приезжал к Алексею Николаевичу Косыгину, когда в Советском Союзе строился совместно с итальянцами автомобильный завод ВАЗ. Встал вопрос — где брать холоднокатанный лист? А мы на тот момент построили цех холодной прокатки, и встал вопрос — как добиться высокой пластичности холоднокатанного листа, для этого нужна особая технология, которая позволит из холоднокатанного листа «вытягивать» разные автомобильные детали. К счастью, на нашем Кольском полуострове была как раз такая руда, содержащая много редкоземельных элементов. Наш Кольский полуостров сродни Швеции: считалось, что самые лучшие стали — шведские, потому что эта одна и та же гряда залежей железной руды. Поэтому так сложилось, что составляющие элементы этой стали у нас есть — осталось освоить технологию производства. Начали осваивать и получили сталь лучше японской. Первую сталь для советских автомобилей покупали в Японии.

Я пару раз выступал на совещаниях у Косыгина с докладами и сообщениями по вопросам производства стали для автомобильной промышленности. На этих совещаниях всегда присутствовали высокопоставленные специалисты из ВНИИПТМАШа, глава Академии наук и руководитель Курчатовского института Анатолий Петрович Александров. Когда мне присуждали Ленинскую премию, он был моим оппонентом.

Косыгин и Дрыгин — люди своего времени, у них было много общего. И прежде всего огромная работоспособность, требовательность, масштаб личности.  Косыгин пристально следил за производством и неоднократно говорил о том, что наш город — настоящая кузница кадров, и что у Череповца нужно учиться всем. 

Комсомольцы-добровольцы

Когда я был начальником шарикопрокатного цеха мы осенью — «под демобилизацию» отправляли своих кадровиков в части, чтобы заинтересовать демобилизованных ребят работой на нашем заводе. В шарикопрокатный цех, помню, однажды привезли 560 человек! Я их каждого, как начальник цеха принимал, опрашивал про их жизнь и судьбу. Некоторые хитрили.

— Ты комсомолец?

Говорит: «Нет!»

Я отвечаю, что тогда ему придется прийти ко мне еще раз. А сам звонил в комсомольскую организацию города — просил связаться с частью, где этот человек служил, и выяснить, был он в комсомоле или нет.

Приходит бывший солдатик снова, а я ему: «Что же ты не сказал, что комсомолец? Я же мог не взять тебя на работу: не успел прийти, а уже хитришь…»

В обстановке полного единодушия

У нас с Анатолием Семеновичем Дрыгиным была большая разница в возрасте. Он относился ко мне, скорее, по-отечески. Я всегда был с ним честен, никогда не хитрил. Может быть, поэтому у нас были такие теплые, человеческие отношения. Я и дома у Дрыгина бывал. Когда я стал членом бюро обкома, посещал все заседания. И как-то так сложилось, что я приезжал на бюро за час, дежурный милиционер сразу же сообщал мне о том, что Анатолий Семенович меня ждет. Я заходил, мы вместе обедали и общались перед бюро на самые разные темы — производственные, хозяйственные, партийные, политические.

Мы с ним были единодушны по многим вопросам. А когда началась перестройка, мы с ним вообще были едины на все 100 процентов — Дрыгин категорически ее не принимал. Отчасти за это, думаю, Горбачев его потом и снял. Анатолий Семенович отпраздновал 70-летие и через пару месяцев Горбачев его уволил.

Я слышал о том, что в День сталевара в Череповце Дрыгин с трибуны сказал о том, что уходит в отставку. Так это или нет — не знаю. Меня в это время уже не было в Череповце, а подробности мы с ним не обсуждали. Пока я работал, мы почти каждый квартал, иногда все четыре квартала в год получали переходящее Красное знамя ЦК и Совета министров. А вручал его всегда Анатолий Семенович. Могу предположить, что и об отставке он сообщил во время такого же торжественного заседания.

После его отставки мы встречались, пару раз отдыхали в Барвихе, жены наши тоже общались. Обе преподавали в школах, у них тоже были теплые отношения.

Помощь сельскому хозяйству не на словах, а на деле!

Дрыгин был очень опытным, компетентным специалистом по сельскому хозяйству. Он и нас, металлургов, приобщил к сельскому хозяйству — речь прежде всего не о личном, подсобном (хотя он и этим интересовался, хвалил за успехи, мог и «оплеуху» за ошибки в агротехнике или за низкие урожаи отвесить), — а чтобы мы, металлурги, помогали колхозам. Ко Дню Красной Армии мы всегда имели свежие огурцы в нашем подсобном хозяйстве — мы же теплицы специально построили. У нас же, по сравнению с совхозами, и электричество, и тепло, и пар, и газ были. Мы же и газ провели, газом обеспечивали производство стали.

Мне кажется, Анатолий Семенович поспособствовал тому, чтобы я стал членом бюро обкома… Конечно же, он имел в виду, что если я буду членом обкома, я познакомлюсь с секретарями райкомов и они будут меня «доить металлом». А металлургические вопросы на своем бюро Дрыгин никогда не обсуждал, только сельскохозяйственные.

Он стремился познакомить меня поближе с секретарями райкомов, установить доверительные отношения, чтобы обмениваться важными производственными новостями. Помню, как-то осень выдалась затяжная, с беспрерывными дождями — в поле не то что уборку не провести, — трактору не проехать. И Анатолий Семенович поинтересовался у меня: «Какую помощь ты можешь оказать в таких условиях? Нам нужно вывозить с полей то-то, то-то и то-то…» Я ответил так: «Анатолий Семенович, у меня есть хорошие отходы от прокатного листа — и по метру, и по два метра… Обычно мы их дробим и засыпаем в мартеновскую печь, а в этот раз мы передадим все эти широкополосные отходы вам, чтобы вы на них, например, складировали бы снопы, а затем на волокушах их сможет дотащить трактор. Анатолий Семенович эту идею одобрил, и нам действительно удалось помочь сельскому хозяйству. 

Еще, помню, как-то его заинтересовала одна из передовых идей ученых — они предложили использовать специальные этажерки для выращивания свиней: на верхнем уровне размещают поросенка, откармливают его. По достижении определенного веса он падает на этаж ниже, и так далее. Мы сделали примерно сотню этажерок для этой технологии и действительно какое-то время выращивали свиней по этому методу. Но массового применения этот способ, как мне кажется, не нашел.

А когда в области построили много птицефабрик и проблема с куриным мясом была решена, Дрыгин загорелся идеей разведения уток. Он предложил нам разработать шесть проектов зданий птицефабрик по разведению этой птицы. Это была непосильная задача для нас. Правильнее было бы изначально адресовать ее строителям, а мы обеспечили бы проект металлом. Дрыгин постоянно спрашивал об этих стройках: «Ну, когда первую утку съедим?» В итоге было построено, как и хотел Анатолий Семенович, шесть утятников. Говорят, теперь их разрушили.

Когда были построены птицефабрики — в магазинах сразу же появилось куриное мясо. Каждый вечер я возвращался с работы домой, а в моем доме был продовольственный магазин. Помню, там не переводились цыплята табака по 1 рублю 70 копеек за килограмм. Народу — никого, никаких очередей. Свободная продажа была, и дешевая.

Анатолий Семенович следил за темпами, сроками и ходом строительства: если что-то строили — в комплекс включали социальные объекты: детские сады, магазины. В Череповце, помимо строительства на металлургическом заводе, начала развиваться химическая промышленность. В город беспрерывно приезжали представители разных союзных ведомств — химической промышленности, Минтяжмаша, Минтяжстроя, Минмонтажспецстроя. Все заботы, связанные с размещением чиновников, ложились на мои плечи. Если приезжал, допустим, министр тяжелого строительства, — я должен был определить его в гостиницу.

Тяжелый люкс

Считалось, что в моем ведении были хорошие гостиницы. Тогда у нас были коттеджи так называемые — до нашего приезда там жили руководители-металлурги: директор, главный инженер, ведущие сотрудники. Когда мы приехали, то не стали туда заселяться — разместились в обычных квартирах, наравне с рядовыми трудящимися. А коттеджи отремонтировали и отдали под гостиницу. А еще на улице Верещагина была гостиница металлургов с отдельными номерами, но туалет был один на весь этаж. Но она считалась по тому времени чуть ли не уровня люкс. Когда к нам в первый раз приехал первый заместитель Косыгина Тихонов, так уж сложилось, мы не успели отремонтировать коттеджи, и разместили его там. Мы приехали в гостиницу, я показал ему номер. Николай Александрович спрашивает: «А где туалет?» Я повел его по коридору, привел — а там кто-то из других обитателей гостиницы (пожилой министр тяжелого машиностроения и министр Минмонтажспецстроя СССР) только что успел побывать, и, мягко говоря, не очень удачно. Я со стыда чуть под землю не провалился. А Тихонов так красноречиво на меня посмотрел — мол, куда это я его привел?

Моя обязанность была — расселить министров и организовать им питание. Столовая у нас была рядом с заводоуправлением и управлением строительного треста. В этой столовой они и питались. Когда приезжал  министр — я с ними завтракал и обедал.

Часто Анатолий Семенович лично встречал высоких гостей в Вологде и приезжал в Череповец вместе с ними. Он был в курсе всех наших дел, чаяний, просьб, требований. И он старался использовать каждую минуту для решения этих вопросов с министрами, договариваясь по дороге в Москве, в самолете, в ходе телефонных переговоров. Мы всегда чувствовали его поддержку.

«Тихонов мне доверял»

Николай Александрович Тихонов, первый заместитель Косыгина регулярно приезжал к нам на 9 агломерационную фабрику. Почему-то считалось, что он меня едва ли не боготворит. Он действительно относился ко мне с большой симпатией. На фабрике периодически возникали проблемы с поставками оборудования — и электрического, и механического.

Однажды я стал свидетелем ожесточенного спора Тихонова с Дрыгиным! У Николая Александровича голос был слабенький, негромкий,  а у Анатолия Семеновича — трубный. И когда он расходился — ругался во всю мощь. После этого разговора я не выдержал и все-таки сказал Дрыгину: «Знаете, Анатолий Семенович, вы напрасно так повздорили с Тихоновым. Мне кажется, с ним надо быть настороже — ведь у Брежнева и у Николая Александровича жены — сестры». Как оказалось, Дрыгин об этом ничего не знал.

— Вот это ты мне зря сразу не сказал, — рассмеялся Анатолий Семенович. К счастью, никаких последствий не было.

И все же Николай Александрович Тихонов нам очень помогал, особенно когда мы запустили стан «2000» горячекатаного листа. А заготовок, из чего «катать» нам этот лист, нам не хватало — к нам прикрепили Липецк. И Липецк упорно срывал поставки. Наш стан простаивал, план был под угрозой выполнения. Я приехал в Москву, в кабинете у Николая Александровича у нас состоялся серьезный разговор. Первый раз я был в этом кабинете, когда строили стан. Тихонов у меня тогда поинтересовался: «А ты вообще где-то видел такие станы в работе?» Я ответил, что знаю, что они есть в Германии, Англии, Японии.

— А ты видел их собственными глазами?

— Нет! — Надо оформляться, лететь да смотреть. Давай-ка, собирайся.

Через две недели звонит: «Ну, что, оформился? Когда летишь?» Я говорю: «Увы! Это у вас все быстро — захотели лететь, завтра вам самолет приготовят, документы соберут, и вы сядете и полетите. А мне ж надо начинать с райкома, парткома, заместителя министра, министра, КГБ, — всех обойти придется! На это несколько месяцев может уйти…»

Когда стан построили и нам постоянно не хватало заготовок, мы просили Николая Александровича «на Липецк нажать». А потом началось планирование строительства четвертой доменной печи. Я приехал к Тихонову, рассказал ему о подготовке к строительству. В какой-то момент он посмотрел на часы и сказал: «Давай-ка через два часа собирай ко мне министров и будем разбирать детали строительства доменной печи». Я связался с помощниками, пригласил министров. Помню, что у металлургов Казанец уехал на заседание комиссии СЭВа металлургов в Чехословакии, и на наше совещание пришел его первый заместитель.

Тихонов сразу же прицепился к Борисову — почему министра нет? Потом говорит мне: «Ну, докладывай! А я до этого, когда мы вдвоем в кабинете были, рассказывал ему с места, и когда в какой-то момент попытался встать, он меня «посадил»: «Сидя рассказывай!» На таких же крупных заседаниях народу было много, министры с заместителями, помощники… Я начал докладывать сидя, и тут он как рявкнет: «Встань, доложи как следует!»

Тихонов был честолюбивым, заносчивым, не очень общительным человеком. Но мне он доверял. Дал свои телефоны — и домашний, и дачный. Просил по проблемным вопросам звонить в любое время.

Знаю, что генеральный секретарь ЦК КПСС Леонид Ильич Брежнев после назначения Тихонова сказал: «Теперь я спокоен за нашу экономику». Думаю, он все-таки ошибался.

«Дрыгин всегда старался быть справедливым»

Дрыгин всем занимался с душой. Каждый день он был в гуще событий, постоянно держал какие-то темы на контроле. Он мог показаться вспыльчивым: мог накричать и быстро отойти. Одно могу сказать точно: он не был злопамятным и всегда старался быть справедливым.

Его заместителем в какой-то момент стал Владимир Шивринский, только что окончивший двухгодичную партийную школу. Он быстро развивался, изучал металлургию… Анатолий Семенович ценил его рвения и в какой-то момент поставил его первым секретарем Череповецкого горкома, затем взял к себе первым заместителем. Владимир Александрович в это время начал заниматься диссертацией и периодически приезжал в Череповец по своим делам, для встреч с научным руководителем, который работал в Педагогическом институте. А Дрыгин полагал, что Шивринский ездит в Череповец исключительно по работе. В итоге Анатолий Семенович его снял.

Однажды Анатолий Семенович пригласил меня с супругой к себе на обкомовскую дачу на день рождения. Мы с Анастасией Тимофеевной приехали из Череповца. Для гостей истопили баню. Когда супруга Дрыгина, Антонина Григорьевна, собралась идти в баню, ей сказали, что там Шивринский. Как же она разнесла и его самого, и его жену, да еще и матом! Потому что по иерархии они первые с Анатолием Семеновичем должны были идти, и только потом Шивринские. Когда Дрыгин уволил Владимира Александровича, он приехал в Череповец и я взял его на завод начальником кадров.

Чиновничество. Тогда и сейчас

Дрыгин бывал у меня дома в гостях, как-то раз я приглашал его с супругой на рыбалку на Рыбинское водохранилище. Я как раз тогда купил аэросани, им очень понравилась эта поездка. На охоту Дрыгин, по-моему, не ездил. По крайней мере, у него дома я никаких охотничьих трофеев не видел. У Дрыгиных была обычная квартира. Может быть, даже скромнее, чем моя нынешняя.

В обкоме в те времена при входе стоял один милиционер. Больше никакой охраны! В доме Анатолия Семеновича при входе тоже стоял дежурный. И все. И по всей Вологодской области он ездил с шофером, безо всякой охраны. По нынешним временам это кажется диким, поскольку у сегодняшних чиновников может быть до 300 человек охраны.

Когда я стал начальником производственного отдела — одна из моих задач была раз в квартал ездить Москву и добиваться заказов на нашу продукцию. Тогда огромное значение имели хорошие отношения в Госснабе, он же все это распределял. Мы там со всеми женщинами, со всеми руководителями старались поддерживать хорошие отношения. Приезжали, бывало, с тортами, с шампанским! После работы порой и до песен доходило.

Однажды поехали внепланово, не успели гостиницу заказать заблаговременно, и нас заместитель министра энергетики сопровождал в какую-то заштатную гостиницу, по трущобам, в темноте…

Спустя несколько лет, уже на пенсии, я начал работать у сербов, и нам понадобилось поехать в Череповец за металлом. Я пришел в отдел сбыта, который стал называться Торговым отделом, а у его руководителя оказалось аж 12 охранников! Туалета в его кабинете не было, поэтому прежде чем ему выйти в туалет, охранники оцепляли этаж и выгоняли из туалета всех курильщиков.

Настоящий русский

Однажды Дрыгин заболел и попал в Центральную клиническую больницу.  Я приехал из Череповца навестить его и поздравить с днем рождения, а по дороге в его палату встретил других посетителей — летчика-космонавта СССР Алексея Леонова и бывшего директора одного из череповецких заводов. Мы засиделись до полуночи, начали петь песни, дежурная начала возмущаться. А вскоре приехал дважды Герой Советского Союза генерал армии Исса Александрович Плиев, который во время Карибского кризиса в 1962 году будучи командующим группой советских войск на Кубе отвечал за доставку и размещение на острове армейских боевых частей, имевших на вооружении ядерное оружие, — он тоже часто бывал у Анатолия Семеновича. А у нас закончилась закуска и выпивка! Мы с Леоновым поехали в аэропорт и привезли еще, потому что все магазины были закрыты. Посидели еще немного. А через пару дней Дрыгина выписали.

Анатолий Семенович был надежным человеком. С ним можно было и в бой пойти, и в горы. Он был отчаянным воином. Настоящим русским мужиком. Умным и твердым руководителем, способным принимать взвешенные и продуманные решения.

У Дрыгина было две дочки, они тоже всего добились сами. Я никогда не слышал, чтобы Анатолий Семенович кому-то звонил по поводу близких.

У нас в красивейшем месте Торово в сосновом бору, на берегу Рыбинского водохранилища было построено несколько домиков с огородиками для металлургов. Каждый цех построил отдельный дом, эти участки находились в ведении отдела благоустройства. Иногда туда приезжал Дрыгин и оставался с ночевкой. Порой с ним приезжал его друг и соратник — председатель облпотребсоюза Дмитрий Яковлевич Сазонов… Этому, кстати, предшествовала жалоба — Дрыгину донесли, что директор завода имеет личный дом и не платит за него. Анатолий Семенович прислал комиссию, разобрался, никаких нарушений не нашел.

Помню, как-то в пятницу к Дрыгину и Сазонову в этот домик прилетели женщины-врачи из Москвы. Приезжаю к ним в понедельник и говорю: «Анатолий Семенович, тут женскими духами пахнет…» Он улыбается.

Перевод в Москву

Когда меня переводили в Москву, сначала направили к секретарю ЦК, зав отделом тяжелой промышленности и энергетики Владимиру Ивановичу Долгих. Я отказался там работать. Потом была встреча с Андреем Павловичем Кириленко, секретарем ЦК КПСС, — там мне тоже было не очень интересно. Мы сидели с Кириленко, толковали, а потом он пожал мне руку и сказал: «Хочешь — не хочешь, а теперь мы вместе будем работать в Москве». Я говорю: «Я не готов, отпустите меня домой, в Череповец. Не надо никаких назначений». А Андрей Павлович не сдается: «Меня тоже сюда когда-то перевели, я тоже не был согласен, но работаю же. И у тебя получится».

Думаю, в моем переводе в Москву была и роль Николая Константиновича Байбакова — председателя Госплана, заместителя Председателя Совета министров СССР. Мы с ним пару раз перехлестнулись в Москве, когда я директором был, и в Череповец он приезжал, я ему рассказывал о цехах, водил его по всему заводу. Он, видимо, составил впечатление обо мне, и в моем переводе в Москву, скорее всего, решающую роль сыграл. Когда заместителя председателя Совета Министров СССР Вениамина Эммануиловича Дымшица отправили на пенсию, назначили Льва Алексеевича Воронина. С ним мы постоянно пересекались в Госплане, потому что он руководил обороной, а оборона вся держится на металле, так что у него постоянно были вопросы ко мне.

Мы постоянно разбирали какие-то проблемы, шумели на самых высоких тонах. Он любил крепко выругаться, а я не ругался матом. Воронин уговорил Байбакова и взял меня заместителем, но однажды настал час, когда мы с ним разошлись. Тогда очень остро стали вставать вопросы, связанные с бытовой техникой — холодильниками, стиральными машинами и так далее. Холодного катанного металла не хватало, приходилось его приобретать. А Воронин настаивал, что не надо его покупать, нужно самим производить. И вот на этой почве у нас с ним была рубка. Днем мы встретились с ним в Кремле, я ему подробно рассказал о каждом цехе в Советском Союзе, об их производительности, сортаменте. После нашей встречи в 10 часов вечера он снова звонит: «Что вы решили с холодным катанным металлом?»

— Надо покупать!

— Нет у меня средств на него! Если у тебя деньги есть — покупай, а у меня их нет.

Я говорю: «А у меня его негде делать».

— Как это негде делать? Приезжай — обсудим еще раз и найдем решение!

В 11 вечера я приехал, мы просидели до двух часов ночи. Я снова рассказал ему о производительности в год, месяц, в час: этой информацией я очень хорошо владел. В общем, я его прижал. Воронин матерился, сдаваться не желал. А закончилось все тем, что я сказал, что когда на текущей сессии Верховного Совета будут обсуждать итоги года, нас вывезут на сраной тележке прямо на свалку. И прежде всего его, Воронина. Поэтому, — говорю, — лучше отпустите меня на пенсию! Ругались-ругались, в итоге он сдался: «Ладно, я позвоню Кручине» (он занимался персональными пенсиями). Так я стал пенсионером. Это было в 1990 году.

Лучшее время

Период жизни в Череповце остается для меня самым лучшим и самым счастливым в жизни. Буквально с первого дня, как я приехал в этот город. Это и время молодости, и интересной работы, и подъема в стране. Когда доменные печи вводились не по одной, мы ликовали!

Считаю, что мне очень повезло в карьере — так сложилось, что я по карьерной лестнице шел-шел, и дошел до поста директора Череповецкого металлургического комбината. Это были  самые светлые для меня годы. Такого объема интересных работ, как на нашем заводе, таких связей, как у меня в те годы, не было ни у одного из директоров заводов в СССР. Потому что мы строили и эксплуатировали. Все остальные строились в гораздо меньшем объеме, чем мы. Мы-то с нуля начинали и дошли до производства стали больше двенадцати миллионов тонн, проката — больше девяти миллионов тонн, построили пять доменных печей, одиннадцать коксовых батарей, одиннадцать агломерационных фабрик, прокатные станы непрерывные на шесть миллионов, блюминг на шесть миллионов, холодный прокат на миллион тонн. В холодном прокате — масса всяких подразделений: и оцинковка, и покрытие пластмассами, и холодный катанный лист, и травленый лист. Построили цех гнутых профилей, заложили фундамент пятой домны, построили самый современный кислородно-конвертерный цех — помню, как я бутылку шампанского разбивал, когда мы пустили первую плавку. А теперь он дает уже восемь миллионов тонн стали…

Череповцу разрешили построить Дворец металлургов и санаторий в Сочи, провели правительственную связь в Череповце. И все это происходило на моих глазах. Мне повезло встречаться с большим количеством министров, академиков, представителей разных комитетов. Череповец был самым современным по технологиям и составу оборудования на металлургических предприятиях. Поэтому всем московским руководителям хотелось побывать в нашем городе. Все знаменитые артисты стремились в Череповец, чтобы выступить перед трудящимися. К нам приезжали и космонавты, ведь один из них — Павел Иванович Беляев — уроженец Вологодчины. 

Помню, что даже когда я был начальником цеха, наш цех был самым современным по тем временам. И всех гостей завода директор всегда приводил в наш цех. Я был членом Металлургической комиссии при межправительственной экономической организации Совет экономической взаимопомощи (СЭВ), объездил с этой комиссией все социалистические державы, бывал и в капиталистических. Был членом бюро обкома. Для меня это был самый продуктивный, интересный и счастливый период работы. А примером для меня всегда был Анатолий Семенович Дрыгин.  

Кто-то назвал брежневские годы «годами застоя». Какой же это застой, если ВВП был тогда 3- 3,5% в год. Все сферы жизни развивались — разве что в социальной сфере было неладно. Колготки, например, мы мало производили, приходилось покупать. Ширпотреб был плохой, а с продуктами стало хуже уже после ухода Брежнева.

Беседовал Дмитрий Волин

На обложке фото Михаила Ананьевского © Фото: Дмитрий Волин, kremlinhill.com

При публикации настоящего материала на сторонних ресурсах использование гиперссылки с указанием ресурса kremlinhill.com обязательно!

🔔 Подписывайтесь на нас в Telegram-канале: https://t.me/kremlinhill

© 2018 — 2024, Кремлевский холм. Страницы истории. Все права защищены